А Волков на неё даже и не глянул, стоял, слушал сержанта, чуть улыбался, да похваливал его. А потом произнёс небрежно:
— Сыч, а ну глянь-ка её, поищи моё золото, вдруг она его не успела в лесу его схоронить, пока от сержанта пряталась.
— Сейчас всё сделаю, — заверил Сыч, — как её обыскивать, по-честному — в подвале или с позором — прямо тут.
— Ни какой чести ей. Тут обыскивай. — Сказал коннетабль с усмешкой. — По-доброму она всё равно не понимает.
— А ну-ка, ребята, подсобите, — сказал Сыч самым крупным стражникам, подходя к женщине. — На брюхо её кладите и сверху садитесь. Держите крепко.
Франческа была необыкновенно сильной женщиной. Даже когда два крупных стражника положили её на живот и уселись на неё сверху, раздвинув ей ноги широко. Она сопротивлялась, выкручивались, как могла. Но Сыч знал своё дело, видно, делал это не в первый раз, он задрал ей юбки и, не брезгуя запустил пальцы женщине в зад. Франческа завыла, попыталась сбросить стражника, пыталась сдвинуть ноги, но ничего у неё не вышло. Сыч вытащил пальцы из неё, вытер об её же платье и скомандовал:
— На спину её.
Стражники перевернули Франческау на спину, один сел на ногу другой придавил ей лицо коленом, а она продолжала выть и извиваться, даже пыталась грызть колено стражника и проклинала Сыча на ламбрийском языке, а Сыч спокойно запустил руку ей в утробу. Плевать ему было на все её проклятия. Фридрих Ламме делал своё дело.
А народ глядел на это бесчестье и надругательство и с отвращением и с презрительным ехидством мол: и поделом ей.
Наконец Сыч с колен встал. Снова вытер руки о платье женщины и, подойдя к коннетаблю и сержанту, стоявшим в стороне, сказал:
— Пусто, экселенц, золотишко она либо в лесу спрятала, либо проглотила. Если в лесу, то искать непросто будет, собаки потребуются. Или на дыбу её вешать и пытать где спрятала, да и то дело пустое. Баба с перепугу ежели спрятала, то потом и нипочём место не найдёт, даже если и сама захочет. Они ведь, дуры, если, что прячут, то и сами потом не вспомнят, где. А ежели проглотила, то поить её солёной водой, пока не сорвёт её, или кормить да ждать, кислым молоком кормить с огурцами. Что делать будем?
— Упряжь лошади осмотри, — ответил солдат и пошёл к Франческе, сержант пошёл следом.
Волков подошёл к ней и, стараясь не вызвать новый приступ боли в ноге, присел перед ней на корточки. Женщина смотрела на него с ненавистью.
— Ну, вижу, не вразумил тебя сегодняшний разговор наш разговор. Сидела бы тихо, а лучше уехала бы, а ты, вон, что вытворяешь. На госпожу руку подняла! Знаешь, что тебя за это ждёт? — Спокойно говорил солдат глядя ей прямо в глаза. — Знаешь?
И тут Франческа как будто взорвалась, она начала осыпать солдата самыми отборными, самыми мерзкими, портовыми ругательствами на ламбрийском, какие только он слышал.
— О чём она болтает, господин? — спросил сержант у Волкова.
— Проклинает, — отвечал тот.
— Кого? — насторожился сержант.
— Тебя, — соврал Волков с ухмылкой, хотя все проклятия и ругательства адресовались ему.
— Меня? — удивился старый вояка.
— Тебя и твоих детей, — продолжал забавляться солдат.
— А меня-то за что? — Искренне удивлялся сержант.
— Так это ты её поймал, — врал Волков, его забавляло удивление сержанта.
— Ах ты ж тварь, — разозлился сержант пошёл к коновязи и набрал полную пригоршню конского навоза, подошёл к Франческе и левой рукой, сдавив ей щёки, разжал зубы, та пыталась, сопротивляется, но он забил ей в рот целую пригоршню навоза, приговаривая, — жри, тварюга, жри за свой подлый язык.
Он сжал ей челюсти, что бы она не могла всё выплюнуть, и держал так. А она не сдавалась: выпучив глаза, мотала головой, старалась оторвать его руки от своего лица, плевалась. Вырывалась.
— Успокойся, Удо, — оторвал его руки от лица Франчески солдат, — ты её задушишь, гляди, посинела уже.
Сержант встал рядом, а солдат заговорил:
— Ну, что, будешь ещё лаяться или поговорим?
Франческа сидела, словно не слышала его, выплёвывала навоз. Отплёвывалась.
— Я человек добрый, — продолжил Волков, — я обещаю, что передам тебя в руки ландфогта, не осужу сам, если ты ответишь мне на два вопроса. Слышишь меня?
Франческа не поднимала головы. Не смотрела на него.
— Два вопроса, где моё золото и где твоя госпожа? Ответишь, и тебя будет судить фогт, кто знает, как там всё повернётся. А если нет, то я сожгу тебя сегодня же. Слышишь? Сегодня же! Думаю, барон будет не против.
Женщина не ответила ему.
— Упрямая тварь, — произнёс сержант.
А Франческа вдруг глянула на него с такой злобой, что старого воина качнуло. Он начал свирепеть:
— Ещё навоза хочешь, тварина?
— Успокойся сержант, — остановил его Волков и продолжил, — ещё одно предложение, говоришь мне, где моё золото и я тебя просто повешу. Никакого костра, мне уже плевать на твою госпожу. Я про неё спрашиваю больше для порядка.
Франческа опять не ответила, смотрела на камни мостовой и не поднимала головы.
— Где моё золото, ведьма, — вдруг заорал солдат, у него начинала ныть нога, он начинал беситься, схватил женщину за волосы и начал таскать, приговаривая, — где моё золото, а? Где моё золото?
А Франческа упрямо продолжала молчать. Терпела и молчал.
— Ведьма, — сурово сказал сержант.
— Ведьма, — согласился Волков, вставая и указывая на женщину, крикнул, — стража, на площадь её.
Два стражника подхватили Франческу под локти, поволокли к выходу из замка. За ними устремились все дворовые, приговаривая с благоговением:
— Жечь решили!
— Говорят ведьма!
Сержант помог солдату сесть на коня, сам залез на своего, и они поехали следом. Ехали молча, говорить им было, вроде, и не о чем, воины всё уже решили. Участь женщины была предрешена.
Прямо за воротами замка собралась толпа, люди из Рютте и малой Рютте пришли, так как знали о том, что случилось, было много и пришлых. Все пошли за стражниками, что тащили женщину на площадь. Все ждали казни, все знали, что коннетабль не простит нападения на баронессу и молодого барона.
На площади и у нового рынка народа было ещё больше, там был и Крутец и монах. Стражники приволокли Франческу, бросили её на землю, на ней было разодрано платье и нижняя рубаха, она была полуголой. Люди поначалу не узнавали спесивую служанку спесивой госпожи, а когда узнавали её, то начинали, не скрываясь радоваться, что, наконец-то, она получит по заслугам. А Франческа сидела на земле с разбитым лицом, с распущенными волосами, даже не пытаясь прикрыть наготу. Страшная. И зло смотрела на людей. Ей в голову прилетел ком земли, что вызвало у собравшихся радостный смех, и люди ей кричали:
