– И стерпел бы,– продолжал канцлер тихо,– будь на вашей стороне папа, так мы и папе в деньгах отказали, и опять же будем покрывать головореза, что презрел дух Святого трибунала, и без благословения церкви сам сжёг человека и говорят что у него это был не первый. И нунций папе об этом обязательно доложит. Мудро ли будет перечить и папе и императору одновременно. Даже если и того и другого вы избирали.
Спесь с архиепископа спадала, он был умён, и всю жизнь прекрасно чувствовал себя, искусно играя на извечных противоречиях папы и императора. Курфюрст задумался, сел в кресле ровно, что бы хоть немного унять нарастающую боль в ногах, а брат Родерик не поленился, встал за креслом своего господина и продолжал говорить:
– Умно ли нам злить папу, он всегда утверждал на приходы тех людей, о которых вы просили, а вдруг будет по-другому, и начнёт он нам тасовать приходы. Людей сюда своих ставить. Да и братом вашим вас не попрекал, что бы тот не делал.
Он помолчал и продолжил всё ещё стоя за креслом курфюрста:
– Да и императора нам злить не надобно, учитывая, что все наши товары идут через его домены беспошлинно. А мы его разозлим обязательно, ибо нет у императора союзников более верных, чем, ненавистные нам, свободные города.
Каждое слово приора было истиной, курфюрст сначала молчал, а потом спросил, уже сдаваясь:
– И что ты предлагаешь делать?
– Проявить уважение и к папе и к императору, раз уж денег им не даём.
– И как мы его проявим?
– Убьём одной палкой двух куропаток. Головореза арестуем, проведём следствие,– курфюрст, было, хотел возразить, но канцлер не дал ему сказать,– нет, не волнуйтесь, казнить не будем, пять ударов хлыстом будет довольно, лишим его рыцарского достоинства и титула защитника веры. Посадим под замок, не на цепь в подвал, а в башню, там и мебель есть и очаг, посидит два-три года, а папе и императору напишем, что чтим их интересы, а вор и самоуправец наказан. И имущество будет возвращено. И все будут довольны, что мы их уважили, хоть и денег не дали. Если же не дадим денег, да ещё проявим пренебрежение…
Брат Родерик замолчал.
Ничего, ничего не смог возразить архиепископ, сидел, дулся, и хотел побыстрее уйти, что бы врач наложил мазь на ноги. Всё складывалось не так как он хотел, но по-другому не получалось.
– Или соберём денег папе?– Продолжал тихо говорить канцлер.
– Нет, нету у нас денег. – Рявкнул архиепископ и заговорил тихо.– Объяви, что начнём расследование, и виновных накажем. Утварь церковную отдадим сегодня же. Но раку возвращать не торопись, скажи, что вернём попозже. Народ к ней ходит, сам же видл.
Архиепископ просто не мог отдать такую прекрасную вещь. Канцлер едва заметно поклонился, и стоя за креслом курфюрста произнёс:
– Его высокопреосвященство архиепископ и курфюрст города и земли Ланн повелевает, брату Августину и судье города Ланна начать дознание о воровстве в городе Фёренбурге. А комтуру брату фон Риделю, взять под стражу кавалер Фолькофа, дабы не подговаривал людей своих к сокрытию воровства, – он сделал паузу,– ну коли оно было, и чтобы не сбежал. И препроводить его в башню. Держать почестному и без цепей. А брату Иллариону, составить доклад, о делах казны, и возможности изыскать денег в помощь Святому Престолу.
Всё это не нравилось архиепископу, сидел он надутый и не только от того, что ноги болели, а и оттого, что прямо здесь, перед отцами церкви указали ему место его. А ещё думал он, что дознание опять приведёт к его брату епископу Вильбурга. И то опять ему будут ставить в укор. Он вздохнул. Были бы деньги, так лучше отдал бы денег.
– И уворованное, надо бы вернуть, хозяевам, – произнёс нунций.
Он склонился над столом и поглядел на святых отцов, что сидели по правую от него руку, затем глянул на тех, что сидели по левую от него руку:
– Нет ли среди святых отцов возражений?
Среди лиц духовных, что добились сана епископа или аббата глупцы встречаются редко, и здесь за столом их уж точно не было. Ни кто из святых отцов возражать нунцию не решился. Только кивали согласно. Хотя и надо было бы поддержать своего архиепископа, да уж больно боязно было, неизвестно, как всё повернётся. Нунций то, пёс папин, суров не на шутку. Так что молчали отцы церкви, а архиепископ вид имел побитый, мрачен был и уныл. А нунций продолжал:
– Более вопросов к его преосвященству Святой Престол не имеет, а вас святые отцы, прошу всех посетить меня сегодня и завтра, как у кого время будет, а сейчас я молиться пойду, если кто желает – прошу со мной.
Нунций просто намеренно вёл себя вызывающе, показывал всем, что Святой Престол любого согнёт, коли нужно будет.
Святые отцы стали вставать из-за стола и расходится, а курфюрст остался сидеть и подумал, что большего унижения он и не испытывал никогда. Приор брат Родерик стоял с ним рядом, и всем видом выказывал скорбь, а в душе радовался. Он был доволен, что этот архиепископ, вышедший из родовых вельмож, прочувствовал силу Матери Церкви. Курфюрст наконец встал, тяжело опираясь на подлокотник кресла, к нему тут же подбежали служки, вязли его под локти.
– Монсеньор, – заговорил приор,– мы сделали все, что в наших силах.
– Ступай,– сухо ответил курфюрст. Не хотел он его слушать больше. Наслушался уже.
Аббат монастыря Святых вод Ёрдана, древнего монашеского братства, что вело, начло своё ещё с Первого крестового похода, отец Илларион был ещё и казначеем курфюрста. Ибо не было другого человека в земле Ланн, которому архиепископ доверял бы так же. И отцу Иллариону не понравилось, как нунций обошёлся с архиепископом, негоже принижать так одного из отцов церкви, того кто избирал папу, да ещё в доме его, да ещё при людях его. Нет негоже. А ещё отец Илларион не любил канцлера, брата Родерика который старался выглядеть святее папы, а сам водил к себе дев, и не пренебрегал роскошью. И последнее: Отец Илларион не забыл, как кавалер Фолькоф прислал человека своего и передал в казну весомую толику золота. Просто прислал золота в казну архиепископа.
В общем, когда Ёган открыл калитку, то увидал простого и не молодого монаха, что вымок от зимнего дождя:
– Доложи хозяину, что видеть его желают.
– Кто желает, как доложить?– Спросил Ёган.
– Скажи монах аббат Илларион, пришёл, сосед ваш.
Он вошёл в дом осенил себя святым знамением, всем улыбался, поклонился Волкову, подошёл к очагу, протянул к нему руки, стал греться и сказал:
– Господин, велите людям вашим уйти, разговор не для ушей слуг и женщин.
– Если угодно вам будет, мы можем наверх подняться. Там нам ник кто не помешает, – сказал Волков, беря у Ёгана полотенце и вытираясь.
Он был почти раздет, мылся, так как поздно встал сегодня.
– Дозвольте мне у огня остаться, кости стариковские так быстро промерзают,– просил монах, не отходя от огня.
