Агнес убрала свою руку с его руки, и более ни чего не говоря пошла прочь. Брунхильда и пекарь пошли за ней, а возница ещё постоял, разглядывая талер.
Уже осень шла, а погоды стояли райские. Солнце светило, так как летом не светило, они второй день ехали по левому берегу огромной реки, по хорошей дороге. Агнес всё время сидела с возницей рядом, лишь притомившись, лезла под навес в возок, где спала. А вот Брунхильда и пекарь на солнце почти не вылезали, там, на тюфяках и подушках красавица лениво отбивалась от бесконечных попыток пекаря залезть к ней под платье в очередной раз, а тот не унимался.
– Угомонитесь уже вы, – устало говорила она, когда Удо Бродерханс опять лез целовать её в губы,– устала я уже. Губы уже поветрило.
– Я не могу, прекрасная моя,– шептал юный пекарь, пытаясь залезть ей в лиф платья,– не могу насытиться вами. Не могу напиться вашим дыханием.
– Да, Господи, да каким ещё дыханием, вы кружева уже порвали, и сиськи уже в синяках, давите их, что ваше тесто, и кусаетесь ещё, а господин меня призовёт, что я ему скажу.
– Не могу совладать с собой из-за любви,– шептал юноша, пытаясь задрать ей юбку второй раз за день.
– Да куда вы лезете то?– Возвращала на место подол Брунхильда.– Возница тут, Агнес тут.
– Они не услышат, они на дорогу смотрят.
– Хватит уже, слышите, нельзя мне сегодня, понести могу,– красавица вырывалась, пыталась встать.– Вот понесу, что будете делать.
– Будь, что будет,– мальчишка в эту минуту, был на всё согласен.
– Угу, вот пойдёт ваш папаша на мессу, а я после ему на колени из подола выложу, скажу: То внучок ваш батюшка. Он вас, наверное, не похвалит.
– А я женюсь на вас,– заявил Удо, ни секунды не размышляя.
Такой довод обезоруживал красавицу, и она нехотя отдалась было любовнику. Но их прервала Агнес, заглянув в повозку:
– Да хвати вам уже, распутные, угомонитесь, мы отряд господина кажется, догнали.
И Брунхильда и пекарь, поправляя одежду, вылезали из повозки на свет и, щурясь от солнца, смотрели вперёд поверх головы возницы.
Да там вдалеке на западе пылил по дороге отряд людей. Наверное, это был их господин, больше в этих пустынных местах быть некому было. Возница говорил, что за весь день никого тут не видал. Даже мужиков. Так оно и вышло, скоро они нагнали отряд, которым руководил кавалер Фольокф.
– Они?– Спросила Брунхильда.
– Они,– отвечала Агнес.
– Вот думай, что ты ему скажешь, почему мы ослушались.– Говорила красавица, немного волнуясь.
– Уже всё придумала,– серьёзно отвечала Агнес, ничуть не волнуясь. – Он н ещё спасибо скажет.
Волков устал, после четырёх дней в седле начало ломить ногу. Болела она ещё с утра, и честно говоря, он был рад появлению Агнес. И Брунхильде был рад, даже пекарю кивнул в ответ на его поклон, хотя напустил на себя строгости:
– Ослушались, значит меня, слово моё для вас ничего не значит?
Брунхильда, вдруг испугалась, с ней такого не бывало, раньше на всё отвечала с вызовом, а тут стояла, руки ломала, да косилась на Агнес, а вот Агнес напротив, была спокойна:
– Господин, наш, дозволь говорить мне. Чтобы не слышал ни кто.
Кавалер дал знак и все отошли.
– Глядела я в стекло…
– Ну конечно, я уехал так ты из него и не вылезала. Зря я тебе оставил его. Говори, что видела.
– Злой человек, среди людей твоих. Погибели вашей хочет, хочет, что бы вы там сгинули.
– Кто он?
– Не ведаю. Знаю, что есть. И знаю, что зла творить тебе не желает, боится. Принудили его. Может, ты сам знаешь на кого думать?
– Может и знаю.– Задумчиво сказал Волков.
– Призови того на кого думаешь, будем спрашивать, нам двоим он всё расскажет.
Волков подумал и согласился и крикнул:
– Сыч, скажи капитану пусть дальше идёт, а ко мне монаха приведи.
– Нашего монаха?– Откликнулся Сыч.
– Нет, нового.
Отряд пошёл дальше, а Волков сел на коня. Сыч пришёл с монахом отцом Семионом. И кавалер сказал:
– Пойдём ка отче. Пройдёмся вон до того леска. Сыч, с нами иди.
Так и пошли они первый удивлённый отец Симеон, озирался через шаг, за ним Волков верхом, а за ним Сыч и маленькая, и важная Агнес.
У леска остановился монах, заволновался:
– Что, дальше мне идти?
Чувствовал что то неладное. Остановился у куста.
– Кто послал тебя? – Холодно спросил кавалер.
– Я же говорил вам, господин рыцарь, послал меня…
Тут к нему подскочила, чуть не шипя как кошка, Агнес и, заглянув ему в глаза, прошипела сквозь зубы:
– Не смей врать моему господину. Насквозь тебя вижу. Насквозь…
Монах аж отшатнулся, даже руку поднял, словно закрывался от чего то, так на него пахнуло холодом от девочки. Стоял, выпучив глаза от страха.
– Не смей врать, я всё твоё враньё увижу,– продолжила девочка, но уже не так страшно,– будешь врать, тут и останешься, Сыч тебе горло перережет. Говори, что задумал.
Монах полез под одеяние своё ветхое и вытащил оттуда склянку, молча отдал её девочке. Всё ещё глядя на неё с ужасом.
– Господина отравить хотел?– Догадалась Агнес, откупорила склянку и понюхала. Закупорила и спрятала в платье.
Монах отрицательно мотал головой.
– Что, не хотел травить господина? – Продолжила она.– А кого хотел?
– Да не хотел я, но велено мне, было,– выдавил брат Семион.
– Кто велел, – спросил кавалер,– поп из дисциплинария, который тебя сюда посылал?
– Нет, тот велел идти и в сердцах людей ваших огонь веры поддерживать, а это…
– Ну!– Рыкнул Волков.
– Канцлер его высокопреосвященства, позвал меня ночью, говорил, не дай свершится святотатству, не допусти разграбления храма Господня, пусть ни кто из этих грешников не вернётся из чумного города.
– Отраву кто тебе дал? – Спросил Сыч.– Канцлер, своей рукой давал?
– Ни кто, не давал, склянка на краю стола стояла, у приора, он без слов на неё перстом указал, я и взял.
– Хитрый приор. – Резюмировал Сыч.
Волов молчал – думал, и Агнес и Сыч молчали. А монах заговорил:
– Добрый рыцарь, прежде чем смерть принять, позволь помолиться.
– Так подохнешь, – зло сказала Агнес, – ни молитвы тебе, ни причастия не будет, душегуб ты, отравитель. Гиена огненная тебя ждёт, столько добрых верующих людей убить собирался.
Сыч поглядел на кавалера, он ждал его решения. А тот не торопился видимо, что то обдумывал, и произнёс:
