– Бог с ней, не до неё мне сейчас. Ты молодец, предупредила меня в прошлый раз, беду отвела. Как знала.
Он хотел погладить девочку по голове, но вспомнив про чуму, отдёрнул руку:
– Ты давай, ещё в шар глянь, что меня ждёт, как мне мощи из города вывезти, как в цитадель попасть? Люди мои ненадёжны, мне всё нужно знать.
– Сейчас гляну, только отойдём к реке. Мне раздеться нужно. А люди ваши ненавидят вас, и зло замышляют, но боятся вас, я ещё вчера это знала, да забыла сказать.
Она снова сидела на берегу реки, голая и отрешённая. Мёрзла, но как и всегда улыбалась.
Долго смотреть в шар на этот раз Агнес не смогла. Вскоре откинула его небрежно, а сама повалилась на одежду усталая. Легла на бок лицом к нему. Глаза закрыты. Волков прикрыл её наготу платьем и стал ждать, пока он перестанет теперь глаза. Наконец не выдержав, он спросил:
– Ну, видал, что ни будь?
– Немного. – Тихо ответила девочка.– Беда вас ждёт. Совсем рядом она. Говорю, люди ваши замышляют каверзу против вас.
Она говорила медленно, не открывая глаз. Словно засыпала.
– И белый человек вас ждёт, снова убивать думает, вы ему бед много сделали, а люди ваши вам не помощники. Они хотят, что б вас убили. Опостылели вы им. Они и сами думают вас убить, да боятся. Нет, не осмелятся. А белый человек не боится. Злится он сильно на вас. Да, серчает, за то, что порушили вы его дело.
– Серчает? И что за дело я порушил? И как?
– Не знаю. Не видела.
– А он случаем не монах, что с нами шёл?– Спросил кавалер, думая об отце Семионе.
– Нет, монахов отцов он ненавидит люто, как и вас. И он местный, дом у него тут.
Она замолчала, села. Стала одевать нижнюю рубаху. А лицо её было бледным, руки слабыми. Нелегко ей давался шар. Она накинула рубаху, встала, и грустно глянув на Волкова произнесла:
– Не ходили бы вы туда, господин. В прошлый раз вас ваши люди уберегли, а сейчас они не помогут. Не ходите,– она вдруг прикоснулась к его щеке рукой,– богатств у вас много, люди верные есть, что вы там ищите, зачем Бога дразните?
– Обещал я.– Коротко ответил кавалер, вставая с травы. – Надо мне.
– Всё гордыня ваша неуёмная, а гордыня грех. – Заговорила девочка с разрежением, и тут же смягчилась.– Не ходите, господин.
– Где он меня убивать хочет? – Спросил Волков.
– Не знаю, – зло ответила Агнес,– где найдёт место удобное.
– А как мне его найти, знаешь, пока он меня не нашёл?
– Не знаю. – Она стала обуваться. Говорила нехотя.– Знаю, что ежели не убьёт вас скоро, то вы его найдёте, на него серебро укажет.
– Что, за серебро?
– Деньги,– заорала она,– коли, живы, останетесь, то деньги найдёте, а деньги на него и укажут.
– Ну, вот, – он усмехнулся, обнял её за плечи,– а ты говоришь уходить, а я в городе ещё и деньги найду. Ну, где ты видела солдат, что бросят деньги?
Она молча вырвалась, стала прятать шар в мешок, раздражённая, на Волкова даже не глядела. Пошла в лагерь, чуть остановилась, сказал зло:
– Ступайте, сгинете, так я по вам панихидку закажу.
– Если сгину, держись Брунхильды, она себе кусок хлеба добудет. И тебя прокормит.
На коня садиться не стал, нога болела, боялся ещё больше растревожить, повёл в поводу вдоль реки туда, где оставил подводу с бочками, которые уже, наверное, солдаты заполнили водой.
Но бочки оказались пусты. Стояли на телеге, и ни единого человека рядом не было. Как не было и лошади. Лошадь выпрягли. Волков стал, было искать следы схватки, думал, на солдат напали, но ничего не нашёл. Было тихо, река да лесок, да холодное небо с облаками. Остановился, огляделся и понял. Никакой схватки не было, ни кто на его людей не нападал, они сбежали. Прихватив лошадь. Вдоль реки, по бережку можно было пройти мимо заставы. Так они и сделали. Ярослав Волков некогда, а ныне Иероним Фолькоф рыцарь Божий устало сел на подводу, выпустил из рук уздечку. Конь-красавец тут же начал щипать не яркую уже, осеннюю траву. А сам рыцарь погрузился в грустные размышления. Хотел ногу размять больную, да под доспехом разве разомнёшь. И стал он думать: а нужно ли ему всё это, этот город, эти мощи, эти звания и почести, герб и достоинство, и бесконечное напряжение, связанное со всем этим. Не сесть ли на коня, не забрать ли женщин из лагеря курфюрста и не поехать ли с ними на юг, через страну свирепых горцев, в тот край, где солнце и море и где в пьяном веселье, и в жарких ночных объятьях, в схватках и грабежах он провёл свои лучшие годы. Свою молодость.
Нет, все эти мысли были лишь развлечением для него, несбыточными мечтами, потому что не мог он так, не умел. Он знал, что посидит вот так немного, помечтает, а потом сядет на коня и поедет в чумной город, к своим людям. И в городе в этом может и сгинет, но уж точно от своего не отступит. Не отступит.
– Иди сюда,– позвал он коня, вставая с телеги.
Конь не хотел идти, упрямился, отошел на пару шагов и снова стал траву щипать. Не хотелось коню идти к своему хозяину.
– Упрямишься, дурак,– говорил кавалер,– своевольничаешь, говорю сюда иди.
Конь опять отошёл, да ещё поглядел при этом нагло.
– Ишь ты скотина какая,– Волков сделал шаг и поймал коня за узду,– балуешь, смотри у меня. Доиграешься. Что в город идти нет желания?
Он вставил ногу в стремя и сел в седло:
– Не бойся, даст Бог, выйдем оттуда живыми. Найду тебе отличную кобылу. А не выйдем,.. Ну значит на роду так написано.
Он тронул коня шпорами, и конь нехотя, шагом пошёл к воротам. Туда куда не хотел идти. А телегу с бочками он думал забрать на следующий день.
В городе было тихо, ветерок выдул запах гнили с улиц, только всё равно было страшно, страшно, когда кроме чаек да ворон нет никого. За то в таком городе хорошо и далеко слышно, и конь его услышал что то, ушами повёл, стал головой трясти. Уздой звенеть.
А Волков стал вглядываться в улицы.
Волков узнал доктора сразу, хотя у того вместо модной шляпы на голове была грязная тряпка. Он обмотал ею голову так, что кроме тряпки было видно одну маску. Доктор стоял посреди улицы, опирался на большую косу с крепким древком, какой мужики косят сено, только лезвие было разогнуто, и коса больше походила на гвизарму. Он был один. Но кавалер не сомневался, что в одиночку он не осмелился бы, вот так, без доспеха, встать на пути конного опытного воина в полном облачении. Поэтому Волков остановил коня и огляделся. Мест для засады было предостаточно, любой пустой дом, любые запертые ворота могли скрывать помощников доктора.
– Что ты встал, поганец, – заверещал доктор пронзительно и противно,– неужто такой храбрец как ты испугался. А? Рыыыыцарь?
Кавалер не отвечал, оглядывался ища подвоха.
