– Поедемте отсюда, думаю, смотрит он на нас.
Когда они свернули с ужасной улицы, Сыч остановил коня и заговорил тихо, будто кто-то даже тут мог их услышать:
– В доме есть кто-то, думаю, он на нас смотрел.
– Откуда знаешь? – Спросил кавалер.
– Ворота давно не открывались, а вот калитка рядом, так совсем недавно отворялась. След от двери на земле остался, да и зола свежая, дождём не прибитая, может, вчера, а может и сегодня кто её выбросил.
– А откуда знаешь, что на нас смотрел кто-то?
– То не знаю я, а думаю, в чердачном окне стекла нету, а верх окна закопчён, словно лампа там всё время горит, а из окна того видно, что за забором делается и всю улицу видно и ещё много чего. Думаю, кто-то у окна днём сидит и ночью сидит там же – лампу жжёт.
– А может и не жжёт, мало ли. – Сомневался кавалер.
– Может и не жжёт, но калитку на улицу отпирали если не сегодня то вчера, на то побиться об заклад могу.
– А мог он нас на стене увидеть?
– Так разве угадаешь? Вот если взять его да спросить, или подержать при себе пока деньгу не заберём.
– Так и сделаем.
– Как скажите, экселенц, тогда за людьми съездим да вернёмся, возьмём его да спросим.
– Некогда за людьми ездить, сами возьмём.
– Сами? – удивился Сыч. – А вдруг их там много.
– Много? А что они жрали бы с зимы-то, будь их там много, немного их там.
– Отчаянный вы, экселенц, безрассудный. Как вы такой столько войн прошли и живой вышли – не пойму. Видать Господь вас хранит.
То, что Сыч в очередной раз упомянул Бога, кавалера и остановило:
– Ладно, – произнёс он, – пошлём монахов за людьми.
– Так-то лучше будет, экселенц, – кивал Сыч.
Они не стали далеко уезжать от страшной улицы, дождались, когда пришили им на помощь пять человек и сержант, и оба монаха приехали обратно. И снова пошли на улицу заваленную трупами.
Сыч и ещё один солдат перелезли через ворота и открыли их:
– Эселенц, уж и не знаю, кто тут живёт, – Сыч таращил глаза от ужаса и, отворяя ворота, впускал кавалера. – Что за злоба тут поселилась, зачем им это?
Он указал в сторону забора, и там Волков увидел десятки иссохших трупов детей и матерей, аккуратно сложенных у забора, словно дрова в поленнице.
Кавалеру только глянул на это и отвернулся, и крикнул зло на солдат, что стояли и рассматривали трупы:
– Ну, что стали, рты разинули, обыскать дом!
Сам спешился, кинул повод Ёгану и всё ещё зло продолжил:
– Двери и ставни заперты, ищите, чем выломать.
А попробуй тут найди. Искали долго, пробовали дверь и окна, все бестолку, всё было прочное. Обошли дом, но кроме новых мертвецов на заднем дворе ничего не нашли, пошли в соседний дом и там нашли большую крепкую лавку. Вот ею и стали бить дверь. Но дверь не поддавалась. В гробовой тишине улиц громкие удары казались кощунством. А солдаты сопели и били, даже не ругались. Про себя, молча, ненавидели кавалера. Они б ушли отсюда, да и не зашли бы сюда, не будь тут этого неугомонного. А кавалер не мог уйти, и уже не спрятанные деньги были тому причиной. Он просто хотел знать, что за мерзость здесь прячется. Почему тут столько мертвецов. И почему он чувствует, что на него смотрят. Четыре солдата раз за разом били в дверь торцом тяжёлой лавки, пока доска одна в двери не треснула. Выломали доску, отперли засовы. И вошли. И первым вошёл Волков, меч и щит в руках. Сам настороже. Стал приглядываться.
В доме стояла невыносимая вонь, но пахло не трупами, а человеческими фекалиями и мочой. Было темно, едва что видно:
– Ставни отоприте, – приказал кавалер.
Появился свет, и все увидели длинный стол, завальный грязной посудой, очаг, лавки и сундуки вдоль стен.
– Экселенц, очаг тёплый, – Сыч присел возле очага. – Есть тут кто-то. Прячется. Интересно, кто он.
– Животное он, – морщась, сказал брат Семион, – гадил прямо тут.
– Сержант и ещё двое – найдите огонь и за мной наверх, Ёган, арбалет, – произнёс Волков и двинулся к лестнице.
Он хотел знать, кто тут прятался. Не спеша, стал подниматься по лестнице, что вела на второй этаж. Он неотрывно смотрел вверх, следом шёл сержант Карл с лампой, а за ним Ёган с арбалетом. И когда до следующего этажа оставалось десять ступенек, когда шлем кавалера уж было видно на втором этаже, там, на верху, раздался ужасный грохот. Волков вздрогнул от неожиданности, но, как и положено опытному воину, прикрыл голову щитом. Отступил на пару ступеней вниз. Всё ещё прикрывая голову щитом. А за грохотом последовал истерический визг:
– Пропадите вы пропадом, прокляты, будьте, прокляты! Уходите! Зачем пришли, убийцы. Уходите, инквизиторы.
Кавалер в удивлении и недоумении уставился на своих людей в надежде, что те ему, что-то пояснят. Но люди его смотрели на него с таким же недоумением, да ещё и с долей испуга.
– Не поднимайтесь сюда. Погибель тут ваша! – Продолжал визжать кто-то на втором этаже.
– Узнали? – Наконец спросил кавалер у своих людей.
Те только качали головами в ответ.
– Болваны, это ж голос чумного доктора. Пошли, взглянем на него.
Он снова двинулся по лестнице вверх, ожидая нападения, но никакого нападения не произошло, он только увидел ноги в белых штанах, что скрывались на лестнице ведущей ещё выше, на чердак.
Они поднялись в комнату, огляделись, и кавалер, уже без особой боязни, крикнул вниз:
– Монах, иди, глянь, тут книги умные какие-то. – Он разглядывал большую книгу, – я таких слов и не припомню.
И действительно в комнате было несколько толстых книг, много необычных предметов, и пока монах стучал по лестнице деревянными башмаками, Волков крикнул наверх, в сторону чердака:
– Эй, ты, ты чего орать перестал, мы идём за тобой.
– Да будьте вы прокляты, – снова завизжал кто-то сверху, – не ходите ко мне, чума у меня.
– А мы сейчас глянем, – отвечал Волков, который уже совсем не боялся крикуна, да и не верил ему.
Тяжко ступая по хлипким и скрипящим доскам чердака, он шёл к светлому окну, у которого огромной, бесформенной кучей, перед маленьким столиком с лампой, лежал прежирнейший человек. Он лежал и скулил, и вздрагивал с подвизгом при каждом шаге кавалера, при этом он не смотрел на рыцаря, лежал, отвернувшись, словно видеть его не желал.
Кавалер сначала думал, что сей тучный человек, одет в белые и грязные одежды, но когда приблизился к тому, то понял, одежд на нём не было, а был он бел по какой-то дурной болезни. Кожа его была так бела, как выбеленное полотно. И вся была покрыта язвами и волдырями. А один был просто огромен, расцвёл прямо меж лопаток, он был лиловый и готов прорваться в любой момент.
