Волков глянул на Брюнхвальда, тот был не готов к такому приёму, он надеялся, что кавалер устроит ему выход, раз он отдал ему раку.
А тут дело осложнялось. Ротмистр сидел, суров и хмур. Только ветер трепал бороду.
– Ну, что ж,– продолжил Волков,– вы вправе не пускать нас и держать слово своё, и мы предлагаем вам, вот что: Мы поставим лагерь у реки, станем там, и будем ждать неделю, коли за неделю, в лагере нашем не будет ни одного хворого, вы нас пропустите. А за дружбу вашу, я готов подарить вам…– он сделал паузу,– пятьдесят талеров.
Волкову было не жаль этих денег, потому что он хотел во что бы то ни стало покинуть этот город, и потому что он собирался включить это в затраты, которые нужно будет вычесть из общей огромной добычи, что они захватили в городе.
Но предложение явно не заинтересовало молодого придворного, хотя по виду богатым он не был. Он чуть поморщился и спросил:
– А сколько же людей у вас?
– У нас будет меньше семи десятков.– Отвечал Волков.
– О нет, господа, нет. Это невозможно. Нет, решительно невозможно.
– Послушайте, фон Пиллен, вы же знали, что я выйду из города, когда меня пускали в него. – Сказал кавалер.
– Нет, не знал, до вас оттуда никто не выходил, – холодно отвечал фон Пиллен. – И я был огорчён тем, что вы туда идёте, но не смел, препятствовать вам. А теперь, господа, я вынужден, извинится перед вами, но…
Он явно искал повод закончить разговор и уйти, но Волков его отпускать не собирался:
– Хорошо, велите принести бумагу и чернила, я думаю, у меня есть, чем умилостивить вас и вашего курфюрста.
Нехотя, фон Пиллен дал знак одному из своих офицеров и тот вскоре принёс чернильницу, перо и лист серой бумаги. Волков взял его и собрался что-то писать, но тут он увидел их.
Да, они пришли, прекрасная Брунхильда и Агнес, причём Агнес за столь короткое время изменилась заметно. Она казалась выше, и полнее, чем недавно, более она не была костлявой, косоглазой замарашкой, мелкой и злой от постоянного недоедания. Теперь она выглядела дородной молодой девушкой из семьи с достатком. Ну а Брунхильда… Говорить тут было нечего, просто красавица. Статная, высокая, с золотыми волосами и всё. Волков им улыбнулся и помахал рукой. Но на встречу не пошёл, а они и готовы были кинуться к нему, да их не пустили солдаты. Брунхильда, как и всегда, сдаваться не собиралась, а крикнула звонко и требовательно:
– Господин Георг, рыцарь наш, велите своим дуболомам пустить нас.
И тут же Георг фон Пиллен изменился в лице, только что холодный и несговорчивый, вскочил, и, придерживая меч, едва не бегом кинулся к женщинам, с поклонами остановился и стал им что-то говорить. Но Брунхильда не была бы Брунхильдой, если бы не настаивала на своём, всем видом выказывая своё нетерпение. И тогда Волков встал и крикнул:
– Хильда, Агнес, господин фон Пиллен прав, не надо ко мне подходить, как из города выйдем, ещё неделю в отдельном лагере мне посидеть придётся.
Он специально так говорил, он понимал, что теперь фон Пиллену будет труднее им отказать. И фон Пиллен это понимал, он вернулся за стол ещё более хмурый. Но на его хмурость Волков уже внимания не обращал, он уже писал что-то красивым почерком.
Написал быстро, и подал бумагу Брюнхвальду, тот машинально взял бумагу, но даже не заглянул в неё. Он смотрел на молодых женщин, что стояли невдалеке и не собирались уходить. Потом он спросил у Волкова:
– Одна из этих женщин ваша жена?
– Нет, – коротко ответил кавалер, не собираясь развивать тему.
– Родственницы? – Продолжал Брюнхвальд, всё ещё не глядя в бумагу.
– Нет, ротмистр, читайте, что я написал. Фон Пиллен ждёт.
Брюнхвальд оторвался от созерцания женщин и, хмурясь, стал читать. Дочитав до конца, он не произнёс ни слова, взял перо, положил бумагу на стол и, разгладив её тяжелой солдатской ладонью, стал приписывать своё после слов кавалера. Писал он плохо, марал бумагу, буквы были уродливы, в словах были ошибки, да и сам процесс давался ему с трудом. Но он дописал и протянул бумагу Волкову для прочтения. После всего письмо выглядело так:
«Я, кавалер Иероним Фолькоф, милостью Господа рыцарь Божий волею епископа Вильбурга и с благословения архиепископа Ланна, прибыл в город Фёренбург дабы спасти святые мощи великомученика Леопольда от поругания еретиками или ворам. И доставить их епископу Вильбурга. В городе встретил безбожников, что грабили городской арсенал, и, в бою побив их, взял у них бронзовую, добрую полукартауну на добром лафете под ядра на сорок фунтов. Прошу господина земли этой, принца Карла Оттона четвёртого, курфюрста Ребенрее, сию полукартуну взять себе до срока, когда жители города Фёренбург попросят вернуть её обратно.
Кавалер Иероним Фолькоф».
Дальше корявыми буквами шла приписка:
«Я, Карл Брюнхвальд, ротмистр добрых людей из Эксонии, что верят в Истинного Бога и чтут Церковь, мать нашу, по договору с бургомистром города Фёренбурга, охранял цитадель и казначейство. Более охранять сию цитадель не могу, ибо еретики пришли под город во множестве и с пушками, а у меня людей всего три дюжины. И чтобы не дать безбожникам побить меня и людей моих и пограбить казначейство, велел я людям своим вывезти деньги медные, что были мне доверены, и прошу принца Карла Оттона четвёртого, курфюрста Ребенрее, принять сие деньги на хранение. Денег тех – три воза без счёта. Всё в мешках. И прошу офицера, кавалера фон Пиллена, выдать мне в том расписку.
Карл Брюнхвальд, ротмистр».
Волков прочёл, что приписал Брюнхвальд и с улыбкой подумал, что теперь фон Пиллену будет крайне сложно отказать им. Пусть попробует он отказаться от великолепной пушки и трёх возов денег, будь они даже трижды медные. Кавалер протянул бумагу сержанту, что стоял рядом с фон Пилленом. Сержант нехотя подошёл и брезгливо, двумя пальцами, взял листок бумаги и стал греть его над жаровней, поворачивая его к углям то одной стороной то другой. Так он жарил бумагу, пока лист не стал жёлтым в некоторых местах.
Фон Пиллен читал письмо, то и дело, поглядывая не господ офицеров, взгляд его был невесел, всё это не нравилось ему. Но теперь ему и вправду было трудно отказать. Не хотелось ему принимать на себя сложные решения, но оставить пушку и деньги в городе, в котором бесчинствуют безбожные разбойники, он, конечно, не мог. Юный рыцарь отложил бумагу, подумал немного, опять поглядел на двух и сказал:
– Поступил бы я немилосердно, отказав добрым людям в выходе из столь опасного места, как этот город. То было бы не по-рыцарски и не по-Божески. Но коли вы и люди ваши выйдут из ворот, то прошу вас стать лагерем прямо у них. И далее не идти, и ждать неделю там. Согласны ли вы?
– Я согласен, – кивнул Брюнхвальд.
– Я тоже. – Сказал Волков.
– И порошу вас следить за своими людьми, – продолжал фон Пиллен, – что среди них не было хворых, а коли такие будут провожать их в город обратно. Это обязательное условие, господа. – Фон Пиллен встал. – Слышите, господа, никаких хворых.
