Самое интересное, что группа, шедшая с Сергеем, несмотря на жестокую рукопашную, убитых не имела. Двое тяжелораненых, практически всех поцарапало, но в живых остались все. Если вдуматься, ничего удивительного – кадровым вопросом ведал Громов, а он и сам умел многое, и понимал, что могут другие. Неудивительно, что отобрал он тех, кто действительно был учен и имел опыт, а потом еще и сам гонял их до седьмого пота. Результат был, что называется, во всей красе. И даже Сергей, до недавнего времени к армии имеющий весьма опосредственное отношение, понимал – они здесь лучшие.
Вот только пока что ему от этого было не легче. Голова после удара никак не проходила, а Светлана Александровна, диагностировав легкое сотрясение мозга, сунула ему какие-то таблетки, сколь противные, столь и бесполезные, и умчалась к более серьезным раненым. Про сотрясение Хромов мысленно согласился, а вот насчет легкого готов был и поспорить. Вот только спорить было не с кем – врачиха металась то здесь, то там, лишь порядком замызганный халат развевался. Вообще, она напоминала Сергею клушу, разрывающуюся в попытках собрать всех цыплят в кучу. Получалось у нее, откровенно говоря, так себе. Да и вообще, для войны и сопутствующих ей лишений доктор не подходила совершенно. Впрочем, ее неприспособленность с лихвой компенсировалась чувством долга. Зря вот только она помощниц своих отправила…
Ближе к вечеру Сергей начал впадать в забытье и в результате выпал из окружающей действительности более чем на неделю. Товарищи кормили его с ложечки, когда он ехал вместе с другими ранеными в кузове одного из трех специально выделенных бронетранспортеров – у боевых машин и ход мягче, чем у полуторок, и огрызнуться, случись нужда, есть чем. А потом он вышел из устойчиво паршивого состояния – разом, будто вынырнул из воды. Впрочем, он в нее нырнул на первом же привале, только на этот раз не фигурально выражаясь, а вполне реально. Больше часа мылся и стирался в холодном, как лед, ручье, сдирая с тела пропитавший, казалось, все вокруг едкий пот. Вода смыла остатки головной боли, и вылез он, словно заново родившись. Переоделся в свою форму, закопав в глинистом обрыве грязную и порядком изодранную в последнем бою немецкую. Разве что куртку оставил – ей, кожаной и удобной, сносу не было. И даже Мартынов не ругался за задержку, тем более, что остановкой с теми же целями, что и Сергей, воспользовались многие вымотанные маршем бойцы.
Уже вечером, жуя довольно паршиво сваренную кашу, порядком сдобренную жестким, но вкусным мясом невовремя для себя вышедшего на дорогу лося, он узнал, как их колонна уходила из города. Паршиво уходила, по чести говоря, совсем не так, как планировалось. А всему виной немецкие машинисты. Или, точнее, вполне себе отечественные – паровозами-то управляли никакие не фрицы, а те самые люди, что водили советские поезда. В начале войны многие из них не видели ничего дурного в том, чтобы работать на новых хозяев, тем более немцы платили совсем неплохо, позволяя не просто содержать семьи, а чувствовать себя весьма состоятельными людьми, поплевывающими сверху на соседей. Так что рулили они своими паровозами, теми же, что и раньше, и даже с теми же звездами, и в ус не дули. Не пришло еще то время, когда обыватели массово поймут, что принесли им немцы.
Как раз в тот момент, когда группа Мартынова намеревалась уже рвать когти, появился один такой шустрик. Именно шустрик – там, где немцы бы, несомненно, придерживались графика, этот гнал паровоз, то ли рассчитывая скорее попасть домой, то ли просто рассчитывая загнать эшелон на станцию и отдохнуть в относительном комфорте. А может, и еще что, теперь уж не узнать. Главное, он прибыл на полчаса раньше, чем ожидалось. Колонна как раз вошла на мост, и тут – опа, приплыли, гость незваный заявился и прет лоб в лоб. И остановиться, что характерно, уже не успевает.
Первой на мост выползла как раз «тридцатьчетверка», и Хинштейн, по достоинству оценивший удобство командирской башенки, не подкачал. Впрочем, он, высунувшийся из люка, и безо всякой оптики увидел состав и отреагировал наиболее доступным способом – выстрелил по немцу и вдобавок попал.
Советское пятидесятисемимиллиметровое орудие в начале войны считалось даже избыточно мощным. Логично, в общем-то, особенно учитывая, что свою актуальность оно не потеряет даже при появлении у немцев «тигров» и «пантер». Сейчас им довелось воочию увидеть результат этой мощи. Бронебойный снаряд ударил в паровоз, насквозь, как бумажные, прошил котел и будку машиниста, зарылся в уголь, которым был набит тендер, и уже там взорвался. Не так и сильно, по чести говоря, калибр все же невелик, взрывчатки маловато, но это было и неважно. Котел паровоза грохнул куда более звучно и, уж конечно, красочно.
Как не самое маленькое творение рук человеческих превращается в клубок огня и пара, в эту войну, наверное, видели многие. Еще больше увидят, война-то предстоит долгая. Но от своей затасканности зрелище менее фееричным не становится. Вот он есть, паровоз – а вот его уже и нет. А доли секунды спустя начинают громоздиться один на другой вагоны, и все это месиво проползает еще метров пятьдесят, прежде чем окончательно превратиться в бесформенную кучу и рвануть вторично. Что-то легковоспламеняющееся и взрывчатое эшелон таки вез.
Уничтожение эшелона – это, конечно, хорошо, а вот тот факт, что он натворил… Нет, закиданный мелкими обломками танк не в счет, его броня и не к такому приспособлена, зато чтоб проехать по мосту теперь требовалось разобрать завал, да и в каком состоянии сами конструкции, непонятно. Планы менять пришлось, что называется, на бегу.
Два мощных взрыва разрушили опоры моста – к счастью, трофейной взрывчатки имелось в избытке. Теперь эта транспортная артерия вышла из строя надолго, что создаст рвущимся вперед в отчаянной попытке выдержать рушащийся на глазах график наступления немецким частям проблем не меньше, чем отозванная с фронта дивизия. Вот только вместо лихого прорыва в тыл к немцам уходить пришлось более предсказуемым, а значит, и потенциально более опасным путем. И сожженный при отступлении дебаркадер
[20] в такой ситуации выглядел не более чем мелкой гадостью, все равно немцы им практически не пользовались.
А потом еще, не иначе для полноты ощущений, на марше угробили два БТ. Все же неопытные мехводы – зло! Даже немецкие механики ничего не смогли поделать с напрочь запоротыми двигателями. И, хотя остальные машины пока держались, отступление уже нанесло вреда больше, чем немцы. И, что паршиво, на глазах сокращались запасы драгоценного топлива…
А потом они наткнулись на беженцев. Это случилось на следующие сутки после того, как Сергей пришел в себя. Он уже ходил не шатаясь и даже посидел немного за рычагами «тридцатьчетверки», но сил пока было маловато, и большую часть времени Хромов ехал на броне. Надо сказать, он даже научился получать от этого некоторое удовольствие, тем более, погода стояла неплохая. Даже удивительно, что их все еще не накрыла авиация – наверное, потому, что они все же успели отойти достаточно далеко, а самолетов у немцев был не вагон. К тому же, Мартынов перевел режим марша в основном на ночное время, плюс вечер и утро, а днем отстаивался в лесу.
