Он оглядел строй бутылок с пилюлями.
Виктор мог составить диаграмму электрического потока, но, похоже, не мог его изменить.
С точки зрения науки – тупик.
С точки зрения физиологии – того хуже.
Саму боль он остановить мог до определенной степени, но боль была лишь одним аспектом нервной системы. И лишь одной гранью применения большинства опиатов. Они были глушителями, предназначенными для подавления не только боли, но и ощущений, частоты сердечных сокращений, сознания – и если одного вида недостаточно, ему нужен коктейль.
– Я их возьму, – завил Виктор.
– Которые?
– Все.
Джонс холодно улыбнулся.
– Притормози-ка, парень. У нас лимит, одна бутылка в одни руки. Я не могу отдать тебе все свои запасы. Через минуту ты загонишь их где-нибудь на углу по тройной цене…
– Я не торговец.
– Тогда тебе и не нужно много. – Улыбка Джонса стала натянутой. – Теперь что касается оплаты…
– Я сказал, что возьму их. – Виктор наклонился вперед. – Про деньги речи не было.
Джонс рассмеялся безрадостным животным смехом, который тут же подхватили его люди.
– Если решил меня обчистить, надо было хотя бы пушку с собой принести.
– Так я принес, – сказал Виктор. Поднял руку, медленно, словно фокусник, согнул три пальца и вытянул указательный и большой. – Видишь? – спросил он, наставляя «пистолет» на Джонса.
Тому стало не до смеха.
– Да ты кто вообще…
– Бух.
Никакого выстрела – ни отдающегося в ушах эха, ни вылетевшего патрона, ни дыма, – но Джонс издал горловой вопль и рухнул на пол как подкошенный.
Трое остальных мафиози попытались схватить свое оружие, но замешкались от шока. Не успели они нажать на курки, как Виктор уничтожил их всех. Никакого рубильника. Никаких нюансов. Лишь чистая сила. Нечто выше боли, когда рвутся нервы и перегорают предохранители.
Мужчины рухнули на пол, как марионетки с обрезанными нитками, но Джонс все еще был в сознании. По-прежнему сжимал грудь, отчаянно ища пулевое ранение, кровь, какой-то физический ущерб под стать тому, что говорили ему нервы.
– Твою мать… твою мать… – бормотал Джонс с безумными глазами.
Боль, как узнал Виктор, превращала людей в животных.
Он собрал таблетки, побросал пакеты и бутылки в черный кожаный портфель, что нашелся у стола. Джонс дернулся на полу, а потом вдруг подобрался, заметив на столе блеск металла. Потянулся туда, но Виктор чуть повел пальцами, и Джонс без сознания сполз по стене.
Виктор взял пистолет, за которым лез Джонс, и взвесил его в ладони. Он не испытывал особой привязанности к оружию – оно было практически бесполезно, учитывая его силу. Но в нынешнем состоянии полезно обзавестись чем-то… сверх. Вдобавок никогда не повредит иметь видимый сдерживающий фактор.
Виктор сунул пистолет в карман пальто и застегнул портфель.
– С вами приятно иметь дело, – сказал он затихшей комнате, развернулся и вышел.
* * *
В это же самое время…
Джун поправила собранные в хвост волосы и скользнула сквозь бархатный занавес в приватную комнату. Гарольд Шелтон уже сидел там, ждал и в нетерпении потирал свои розовые ладони о бедра.
– Я по тебе скучал, Джинни.
Джинни в данный момент валялась дома, сражаясь с симптомами пищевого отравления.
А Джун лишь одолжила ее тело.
– И как сильно ты скучал по мне? – спросила она, пытаясь говорить мягко и хрипло. Голос не был идеальным, никогда не был. Ведь голос – это природа и воспитание, биология и культура. Джун могла ухватить тембр вместе с телом, но вечно пробивался родной певучий акцент. Гарольд, казалось, ничего не заметил. Он был слишком занят, разглядывая сиськи Джинни через сине-белый наряд чирлидерши.
Не самый любимый наряд Джун, но это не обязательно.
Главное, чтобы клиенту нравилось.
Она медленно обошла его, проводя розовыми ногтями по плечам. Когда пальцы коснулись кожи, Джун увидела вспышки жизни Гарольда – не все, только самые яркие кусочки. Они промелькнули в голове, не задерживаясь. Джун знала, что никогда не позаимствует это тело, так что нет нужды знать больше.
Гарольд поймал ее за запястье и притянул к себе на колени.
– Ты знаешь правила, – промурлыкала Джун, высвобождаясь.
Правила клуба были простыми: смотри, но не трогай. Руки на бедрах. На коленях. Да хоть под задницей, не важно, лишь бы девчонку не касался.
– Ты гребаное динамо, – раздраженно проворчал Гарольд и запрокинул голову. Стеклянные глаза, вонючее дыхание. – За что я вообще плачу?
Джун прошла за ним и обвила руками его плечи.
– Ты меня трогать не можешь, – проворковала она, склоняясь к самому уху. – А вот я тебя могу.
Он не увидел проволоки у нее в руках и ничего не заметил, пока удавка не затянулась на шее.
Гарольд забился, но толстый занавес и громкая музыка все заглушили. Да и чем больше дергаешься, тем быстрее у тебя кончается воздух.
Джун всегда любила удавку. Быстро, эффективно, осязаемо.
Гарольд потратил слишком много энергии, цепляясь за провод, а не за ее лицо. Не то чтобы это имело значение.
– Ничего личного, Гарольд, – сказала Джун, пока он топал ногами, пытаясь освободиться.
Так и есть – Гарольд не входил в ее список. Это был просто бизнес.
Безжизненное тело рухнуло на пол, тонкая полоска слюны свисала с открытых губ.
Джун выпрямилась, вздохнула, убрала провод. Она принялась изучать свои ладони, которые не были ее ладонями. На них остались тонкие, глубокие порезы. Джун их не чувствовала, но знала, что настоящая Джинни проснется с этими рубцами и болью.
Извини, Джинни, подумала Джун, вышла из комнаты и задернула за собой занавеску. Гарольд был большим транжирой. Он оплатил целый час Джинни-чирлидерши, что давало Джун добрых пятьдесят минут, чтобы убраться как можно дальше от тела.
Шагая по коридору, она потерла рубцы. По крайней мере, соседи по комнате Джинни были дома – железное алиби. Никто не видел, как Джун входила к Гарольду, и никто не видел, как она уходила, поэтому все, что ей нужно было сделать…
– Джинни, – прозвучал чей-то голос, слишком близко. – Ты разве не на работе?
Джун выругалась себе под нос и обернулась. А попутно изменилась – четыре года сбора образов всех, кого она коснулась, предоставляли ей обширный гардероб. В мгновение ока она сбросила Джинни и выбрала кого-то еще, тоже блондинку, с такими же волосами, такого же телосложения, но с сиськами поменьше и круглым лицом.
Такая перемена – чертово произведение искусства, и вышибала растерянно моргнул. Джун по опыту знала: когда люди видят то, чего не понимают, то не могут соображать. «Я видел» становится «Думаю, я видел», затем «Я не мог видеть», а значит: «Я не видел». Глаза ненадежны. Умы слабы.
