Эли поднялся на ноги и последовал за ней по ступенькам.
Он все еще ждал, пока чувство спокойствия исчезнет, но оно не пропало.
Ни тогда, когда его уводили из дома. Ни тогда, когда усадили в пустую машину «Скорой помощи». Ни тогда, когда отъехали. Эли один только раз оглянулся на дом, часовню, а затем сел лицом вперед.
Каждый конец – это начало чего-то нового.
XIII
Четыре года назад
ЭОН, Лабораторное крыло
Стелл вошел в лабораторию как раз в тот момент, когда человек в белом халате взламывал грудь Кардейлу. Пациент был привязан к стальному столу, и хирург использовал какую-то пилу и набор зажимов и металлических штифтов. Эли был не просто жив, он находился в сознании.
Маска закрывала нос и рот ЭО, к машине за его головой тянулся шланг, но чем бы он ни питал Эли, похоже, толку не было. Боль проявлялась в каждой мышце, тело выгибалось, кожа вокруг запястий и лодыжек побелела от давления. Ремешок удерживал голову Эли, не давая взглянуть на вскрытие, хотя вряд ли ему нужно было смотреть. Хирург расширил рану, и капли пота побежали по лицу Эли.
Стелл не знал, что ожидал найти, но уж явно не это.
Когда хирург закончил вскрывать грудь своего пациента и зажал края, Кардейл застонал, маска приглушила низкий звук. Кровь текла из открытой груди на металлический стол, край которого был слишком мелким, чтобы сдерживать непрерывный поток. Красные ленты протянулись на пол.
Стеллу стало плохо.
– Замечательно, не так ли?
Директор обернулся и увидел среднего роста мужчину, который стягивал измазанные кровью перчатки. Глубоко посаженные глаза доктора сияли за круглыми очками, зрачки расширились от удовольствия.
– Какого хрена, по-вашему, вы творите? – спросил Стелл.
– Изучаю, – ответил доктор.
– Это же пытка!
– Это научный подход.
– Он в сознании.
– По необходимости, – терпеливо пояснил врач. – Регенеративные способности мистера Кардейла сводят на нет любую анестезию.
– Тогда зачем маска?
– А, это одно из моих самых блестящих открытий. Видите ли, совсем его отключить мы не можем, а вот приглушить ощущения – вполне. Маска – часть системы ограничения кислорода. Она снижает пригодный для дыхания воздух до двадцати пяти процентов. Вся регенерация уходит на излечение страдающих без кислорода клеток, а мы получаем немного больше времени для работы с остальным телом.
Стелл уставился на грудь Эли, та изо всех сил пыталась работать. С этого угла Стелл почти мог видеть его сердце.
– Мы никогда не сталкивались с таким ЭО, как мистер Кардейл, – продолжил доктор. – Его способность – если мы найдем способ ее использовать – может произвести революцию в медицине.
– Их способности невозможно использовать, – отрезал Стелл. – Их нельзя передавать.
– И все же, – настаивал доктор. – Если бы мы могли понять…
– Хватит, – прервал Стелл, потрясенный видом изувеченного тела Эли. – Велите им прекратить.
Доктор нахмурился.
– Если они уберут зажимы, он исцелится, и нам придется начинать все сначала. Я действительно вынужден настаивать…
– Как вас зовут?
– Хэверти.
– Что ж, доктор Хэверти. Я директор Стелл. И я официально прекращаю этот эксперимент. Остановите их или вылетите с работы.
Больная улыбка исчезла с лица Хэверти. Он взял микрофон со стены смотровой и включил его.
– Прервать сеанс, – приказал он хирургам в комнате.
Мужчины и женщины замялись.
– Я сказал – заканчивайте, – кратко повторил Хэверти.
Хирурги принялись методично удалять различные иглы и зажимы из открытой грудной клетки Эли. Как только все сняли, напряжение в теле ЭО пошло на спад. Спина опустилась на металлический стол, руки разжались, к конечностям вернулся цвет. Ребра с треском встали на место. Кожа разгладилась и сошлась. Черты лица смягчились. А дыхание, все еще затрудненное (они оставили маску), стало ровным.
Единственным признаком недавнего кошмара было огромное количество крови на столе и полу.
– Довольны? – проворчал доктор Хэверти.
– И близко не доволен, – рявкнул Стелл, выбегая из комнаты наблюдения. – А вы, доктор Хэверти, уволены.
* * *
– Прижми лоб к стене и просунь руки в щель.
Эли попытался сделать, как велено. Он ничего не видел – солдаты надели капюшон ему на голову и вытащили из бетонной камеры. Еще до их появления Эли понял: что-то не так – вернее, так, но, безусловно, иначе. Хэверти был человеком привычки, и хотя у Эли не было идеального чувства времени, их последняя сессия определенно закончилась слишком внезапно.
Он нашел щель в стекловолокне, своего рода узкую прорезь, и положил запястья на край. Рука продернула его руки дальше, но через несколько мгновений оковы сняли.
– Три шага назад.
Эли отступил, ожидая наткнуться на другую стену, но ее не было.
– Сними капюшон.
Эли ошеломила внезапная яркость помещения. В отличие от стерильных ламп операционной свет здесь был четким и чистым, без бликов. Эли стоял лицом к стене из стекловолокна, которую нарушали только круглые отверстия для вентиляции и узкая щель, куда он клал руки. По ту сторону стояли три солдата в защите с ног до головы, их лица скрывали шлемы. Двое сжимали дубинки – шокеры, судя по слабому гулу и слабому голубоватому свечению. Третий вертел наручники.
– Что я здесь делаю? – спросил Эли, но солдаты не ответили. Они просто повернулись и ушли, эхо шагов стихло. Где-то открылась и закрылась дверь, а потом мир за стекловолокном исчез, стена за несколько секунд стала глухой.
Эли огляделся.
Камера была немногим больше крупного куба, но после нескольких месяцев пыток и сна в камере размером с гробницу Эли радовался возможности двигаться. Он обошел камеру по периметру, посчитал шаги, запомнил особенности (скорее их отсутствие).
Четыре камеры под потолком. Ни окон, ни явной двери (он услышал, как стекловолоконный барьер втянулся в пол), только койка, стол с одним стулом, туалет, раковина и душ. Одежда исключительно из серого хлопка лежала на подвесной полке.
Призрак Виктора провел рукой по аккуратной стопке.
– Итак, ангел сменил Ад на Чистилище.
Эли не знал, что это за место, только знал, что его не пристегивают, не режут. Уже лучше. Он снял с себя одежду и вошел в душ, наслаждаясь роскошью свободы включать и выключать воду, смыть запахи спирта, крови и антисептика. Эли почти ожидал увидеть, как вода у ног становится густой от грязи после года пыток. Но Хэверти всегда был дотошным. Они омывали Эли каждое утро и каждую ночь, поэтому единственными следами были шрамы на душе.
