Лишь потом, когда мы прощались, я поговорил с ребятами и все им рассказал. Про Джо и про тот раз, с трубой для грязного белья. И про то, что не решался упоминать о нем, боясь насмешек. Они сказали, что я вел себя как придурок. И были правы.
* * *
Нашу первую песню мы назвали «Маленький Джон».
* * *
В начале сентября наша семья в полном составе отправилась смотреть спектакль с участием Джо. Он больше не испытывал страха перед сценой и публикой, как в детском саду, и согласился выступить вместе с другими ребятами с синдромом Дауна. В тот год они ставили «Тесея и минотавра»; хороший повод поразмыслить о лабиринтах социума, особенно о тех, где прячут отмеченных клеймом «не такой». У Джо было несколько реплик, и одна мне особенно запомнилась. Какой-то тип с белой бородой спросил у него, что он возьмет с собой в путешествие на Крит. «Картошку фри и кока-колу», – ответил тот. Не совсем по сценарию.
По окончании представления был легкий фуршет. Соки, крекеры и бесконечные разговоры об ограниченных и не очень возможностях. Вокруг только и слышалось – мой умеет то, мой не умеет это, – прямо клуб любителей покемонов какой-то.
– Твой что делает?
– Мой по полу катается. А твой?
– А мой трясет правой рукой, как будто молотком бьет.
– Ой, знали бы вы, что мой делает, когда сердится…
И вот, когда я накладывал себе в тарелку мини-сосиски в тесте, рядом нарисовался парень с синдромом Дауна, лет двадцати. Правда, они все выглядят постаревшими детьми, и промахнуться с возрастом очень легко.
– Привет, я Давиде, – сказал он с набитым картошкой ртом.
– Привет. Джакомо. – Я пожал ему руку.
– Я – даун. А ты?
– Я? Э-э-э… Нет, ничего такого… Я тут с… – Я хотел указать на Джованни, но парень меня перебил:
– Ничего такого? Брось, не может быть. Тут все с ограниченными возможностями. Даже бедняга Томми был таким. Вон, видишь, во дворе? – Он показал на парня с синдромом, беседовавшего с травой.
– Ага, вижу.
– Томми был дауном. Но выздоровел.
– Как это выздоровел?!
– Он говорит, его вылечила морковка, которую он вчера ел. Я ему верю.
– М-м-м…
– А как насчет тебя? Что ты не умеешь?
– Гладить, – ответил я, подумав.
– Ну вот! – заулыбался он. – Синдром глаженья. Знаешь, – он понизил голос, – лучше уж синдром Дауна, чем синдром глаженья.
– Почему?
– Как это почему? Ты пособие получаешь?
– Нет.
– А я – да. Государство платит мне за то, что я даун. И мне ничего не надо делать. Видишь? Я просто живу, и мне за это дают деньги. За даунами – будущее.
– Ну, по-моему…
– Мне не надо работать. Мама до сих пор мне все стирает – думает, я сам не могу. Меня везде возят, не надо на права сдавать. Не надо искать жилье – родители хотят, чтобы я был с ними всегда. Ну, или, по крайней мере, пока. Хотел бы ты так?
– Звучит, конечно, неплохо, – улыбнулся я.
– Вот только…
– Что?
– Вот только раньше мне было очень трудно, Маттео.
– Джакомо.
– Да, Джакомо. Раньше меня били книгами, стульями, партами. В старшей школе. Говорили – урод, идиот, обезьяна, дебил. Меня не любили. Но они не догадывались.
– О чем?
– Что благодаря им я полюбил себя. И стал благодарить Бога, что он не сделал меня таким. Как те, которые меня обижали. Им еще хуже, чем мне: они родились без сердца. И я благодарил его за эту лишнюю хромосому… Так, а где она у меня? – Он оглядел себя. – Они внутри ядра…
– А, вот! – Он прижал палец к солнечному сплетению. – Я рад, что я такой. Мне нравится мой характер, мои друзья, моя семья, моя жизнь. Мы все – часть жизни. – Он развел руки в стороны. – Жизнь – единственная вещь, которая возникает из ничего. Она принимает разные формы. Цветок, олень, камень… Хотя нет, камень не подходит… Правда, когда кидаешь камни, они тоже двигаются, значит… В общем, олень, Давиде, Джакомо, Филиппо, Лаура, песня Лучо Баттисти…
Я улыбнулся.
– Конечно, я не стану ученым, – продолжал он, – зато я лучше всех делаю оладьи.
– Ты умеешь делать оладьи?
– Ага.
– Медовые?
– Ага.
– А ты их сегодня, случайно, не принес?
– Вон они. – Он показал на стол слева от нас.
Мы подошли к столу. Я попробовал медовые оладьи, которые просто обожаю. И это были лучшие медовые оладьи в моей жизни.
Зазвонил телефон. Арианна. Наверно, вернулась из Апулии и хочет увидеться до начала учебы в лицее. Я отошел в уголок, подальше от толпы любителей покемонов, чтобы лучше слышать. И чтобы видеть, как Джо играет с друзьями. Да, именно: я хотел ей сказать. Вот так, глядя на него. Хотел рассказать Арианне о своем брате.
– Арианна?
– Джек, мне нужно тебе кое-что сказать.
– Мне тоже.
Джо играл с ребятами в жмурки. Самый подходящий момент. Он улыбался, и это придавало мне сил.
– Ладно, сначала ты, – сказала она.
В ее голосе я уловил какую-то странную дрожь и потому возразил, что раз она позвонила, пусть и говорит первая.
– Я переезжаю, Джек. В другой город.
Хлоп-шур-щелк
Арианна переехала в Милан. Все решилось внезапно: ее отца перевели туда по работе. И как-то так вышло – то одно мешало, то другое – в общем, несмотря на нашу прощальную встречу в кафе в центре города (самый печальный день в моей жизни), несмотря на телефонные разговоры, полные скомканных фраз и невысказанных чувств, и на регулярные обещания увидеться (я приеду в Милан, Арианна – в Кастельфранко), прошли месяцы, прежде чем мы встретились снова. И потому я так и не сказал ей про Джо. Не телефонный это разговор, да и не обсуждают такое сидя на чемоданах.
* * *
А потом, в день карнавала, случилось сразу все.
* * *
В воскресенье 19 февраля я проснулся позже обычного, но с ясной головой, и тут же вспомнил обещание, данное Джованни за несколько дней до того: сводить его на шествие повозок. Джо буквально сходил с ума от возбуждения и обязательно стал бы прыгать на моей кровати и будить меня еще до рассвета, если бы родители не убедили его, что я сдержу слово, только если он даст мне поспать.
И вот после завтрака мы вдвоем спустились в парадную гостиную прошерстить содержимое «безумного», как мы его называли, сундука: огромного ящика, куда складывали все, что могло пригодиться для маскарада, розыгрышей и тому подобного. Я выбрал блондинистый парик, ведьминский колпак, облегающие розовые штаны и клоунский нос. Джо – голубой парик, зеленые штаны с хвостом дракона, красную курточку тореро и уши эльфа. Еще он надел свою апельсинового цвета куртку, которая и сама по себе с успехом сошла бы за маскарадную.
