– Знаю, – сказала Миа.
– У тебя тоже возникло такое чувство?
– Да. Приставим к нему хвост?
– Давай прощупаем это, – сказал Мунк и пошел к машине.
В этот момент у него зазвонил телефон. Миа все увидела по его лицу задолго до того, как он положил трубку.
– Где?
– Отель в Гамлебюене.
– Есть связь? – спросила Миа, быстро открыв дверь в машину.
Мунк не ответил. Только кивнул, помрачнев, и быстро сел за руль.
20
Отель «Лундберг» располагался в конце переулка в Гамлебюене, ближайшим его соседом были железнодорожные рельсы, и его едва ли можно было назвать отелем. На старой неоновой вывеске светилась одна лишь буква «О», а на двери была приклеена бумажка с надписью от руки: «только наличные». Все это ясно говорило о том, кто имел обыкновение останавливаться в этом обветшалом здании. Патрульные уже перегородили узкую улочку, и Миа заметила, что СМИ стоят наготове: множество ретивых муравьев толпились за ограждением. Они с Мунком вошли в ржавую дверь, где на обшарпанном ресепшене их встретила слегка нервная Анетте Голи.
– Уже известно, кто он? – спросил Мунк, расстегивая пуговицы пальто.
– По документам – Курт Ванг. Кто-то утверждает, что он джазовый музыкант, но мы сейчас проверяем.
– Кто нашел его? – поинтересовалась Миа.
– Ресепшионист, – сказала Анетте, кивнув на заднюю комнатку, где виднелся силуэт пожилого мужчины с чашкой кофе в дрожащих руках.
– Постояльцев много?
– Нет, – ответила Голи. – Торчок в третьем номере и девушка из Боснии, отрицающая, что она проститутка, в пятом.
– Они еще тут? – спросил Мунк.
– Пока мы держим обоих в их номерах.
– Сколько всего номеров? – спросила Миа.
– Десять. Наша жертва в девятом, – сказала Анетте и пошла впереди них по коридору.
Их кивком встретил криминалист и дал каждому по паре голубых пластиковых перчаток.
– А на ноги? – спросил Мунк, указав на свои ботинки.
– Нет необходимости, – пробурчал эксперт и вышел из помещения.
Переступив порог номера, они поняли, что он имел в виду. Пол переживал не лучшие времена, и еще несколько отпечатков ног на полусгнившем ковре не сыграли бы большой роли.
– Вы дадите нам минутку? – сказала Анетте.
Трое криминалистов вышли из комнаты.
– Твою мать, – сказал Мунк, когда они шагнули в комнату и увидели лежавшее на кровати тело.
– Такой же фотоаппарат, – сказала Голи, кивнув на камеру на штативе. – Никон Е300. Думаешь, это имеет значение?
Последний вопрос был адресован Мии, но она не слушала. Давно она не бывала на месте преступления. Она уже почти забыла, каково это. В последние годы она пряталась за фотографии. Использовала их в качестве защиты, но не в этот раз. Она почувствовала, как к ней подбирается она.
Тьма.
– Телефон на столе, – сказала Анетте, словно откуда-то издалека, – принадлежит убитому, запрограммирован с помощью Spotify играть одну и ту же песню снова и снова, на это и среагировал ресепшионист. Очевидно, тут тонкие стены.
– Какую песню?
Теперь голос Мунка прозвучал издалека, будто из тумана.
– Джон Колтрейн. «My Funny Valentine».
[7]
Миа взяла себя в руки. Нашла в кармане куртки пастилку и использовала ее так, как всегда это делала, – в качестве отвлекающего маневра. Трюк, которому научил ее психолог. «Вкус соли на языке. Защищает тебя. Символизирует что-то хорошее. Что-то красивое. Вы чувствуете, Миа? Получается?»
– «My Funny Valentine»? – переспросил Мунк.
– Да, – сказала Анетте. – Это что-то значит?
– Естественно, – кашлянула Миа. – Все, что он делает, что-то значит. Здесь нет ничего случайного.
– Значит, надпись вон там свежая?
Голи указала на надпись черным фломастером на обоях в цветочек над кроватью.
LOOK WHAT I CAN DO.
«Смотри, что я умею».
– Без сомнений, – сказала Миа, овладев собой.
Поначалу она едва взглянула на кровать, боясь того, как увиденное подействует на нее, но теперь позволила взгляду остановиться на безжизненном теле.
Молодой мужчина.
Где-то двадцать четыре-двадцать пять.
Рядом лежал саксофон.
На мужчине ботинки и куртка.
Глаза открыты.
Во взгляде страх.
Пальцы рук сжаты.
Словно он хотел защититься, но не смог.
– Как ты думаешь, что она означает? – пробормотала Анетте. – Надпись?
– Это из «Бэмби», – сказала Миа и подошла к фотоаппарату, стоявшему на треноге штатива, направленному на посиневшего парня на кровати.
– Откуда? – неуверенно переспросил Мунк.
– «Бэмби», – сказала Миа, приложившись к глазку объектива. – Это кролик говорит. Тот, который поскользнулся на льду.
– Но это же может…
Голос Мунка снова исчез вдалеке.
Она почувствовала, как к ней подбирается предчувствие того же, что было в лаборатории криминалиста, но сумела отбросить его. Цифра, процарапанная на объективе. Это могло быть случайностью, не так ли? Она могла быть там и раньше? Старый, видавший виды объектив. Это ведь необязательно что-то значит?
Миа полезла за новой пастилкой, когда ее глаза нашли то, что она искала, но предпочла бы не видеть.
Новая цифра.
«7».
– Такие же раны вокруг рта, – сказал Мунк, показав пальцем в перчатке. – Грудь осматривали? Там есть след от укола?
– Я подумала, что стоит подождать судмедэкспертов, – сказала Анетте, все еще словно из тумана. – Они в пути. Только что говорила с Лунд.
– Новая цифра, – пробормотала Миа, взяв себя в руки.
Двое следователей взглянули на нее.
– На объективе? – сказал Мунк, подходя к ней.
Миа кивнула.
– Черт, – сказал Мунк из-за фотоаппарата. – Семь. Четыре? Семь? Что это, черт подери, обозначает? Что думаешь, Миа?
Грязный пол пришел в движение, смешавшись с поблекшими цветами на обоях, отчего у Мии закружилась голова.
– Я не уверена, – сказала Миа, прикусив губу.
– Ты в порядке?
– Что?
Анетте с Мунком посмотрели на нее. Она увидела их встревоженные глаза где-то в дымке.
