– Сын мой. Большие проблемы или маленькие – это не имеет значения. Если ты пришел сюда поговорить, добро пожаловать. Ты не должен ощущать стыд или вину, здесь ты чист, и я охотно тебя выслушаю.
– Спасибо, – с облегчением ответил тот.
– Так что с твоим братом? Чему ты стал свидетелем?
– Я его боюсь, – сказал незнакомец.
– В каком смысле боишься?
– Он перестал быть самим собой. Я боюсь, что… он что-то делает.
– О чем именно речь?
Мэллей начал ощущать любопытство.
– Он больше не разговаривает со мной. Где-то пропадает ночами. Когда приходит домой, запирает дверь. Не хочет впускать меня в свою комнату. Я думаю, он там что-то скрывает.
– Вот как. Я могу спросить, сколько ему лет?
– Двадцать восемь.
– А где он работает?
– О нет, он не работает. Понимаете ли, он болен.
Незнакомец снова замолчал. Мэллей слышал, как тот ерзал на лавке. Молодому человеку явно было не по себе.
– Болен? Чем именно?
– Не знаю, стоит ли мне говорить это, отец. Я чувствую, что предаю его. Что я…
– Речь идет о тебе и о Господе, – прервал его Мэллей. – Ты никого не предаешь. Господь – наш всеобщий отец.
– Нет, я не могу. Это была ошибка. Я слишком боюсь.
Мэллей уже не мог сидеть на месте спокойно.
– Чего ты боишься, сын мой?
– Он опасен.
– Кто?..
– Мой брат. Он опасен.
– Ты боишься, что он… навредит тебе?
Наступила полная тишина. Мэллею показалось, он услышал слабый плач.
– Сын мой, послушай меня.
– Нет, – сказал тот, поднимаясь. – Я не смею. Это слишком больно. Извините, что помешал вам, отец.
Мэллей услышал, как рука повернула маленькую дверную ручку, и быстро принял решение.
– Сын мой, – сказал он немного строгим голосом. – У меня есть предложение, хочешь его услышать?
И это сработало.
Незнакомец снова старательно уселся.
– Я думаю, сейчас тебе нужно пойти домой, но давай перед этим мы с тобой заключим договор с Богом?
– Какой? – спросил грустный голос.
– Очевидно, что ты несешь тяжкое бремя, и я понимаю, что для тебя это трудно. Но теперь ты уже побывал здесь и знаешь, кто я такой. Иди домой, и подумай об этом, и возвращайся, когда почувствуешь, что так будет правильно. Завтра, через несколько дней – это не имеет значения, но я хочу, чтобы мы дали друг другу обещание, что увидимся снова. Мы можем договориться об этом?
Наступило долгое молчание. Мэллей практически слышал, как больно было душе этого парня, как внутри у него все рвало и метало, но в конце концов тот все же ответил.
– Хорошо, отец. Я вернусь. Вы будете здесь?
– Конечно, – мягко сказал священник. – Я здесь каждое утро, запомни это. Возвращайся, когда захочешь.
– Спасибо, – облегченно произнес молодой человек. – Я очень ценю это. Большое спасибо.
– Тогда до встречи, – кивнул Мэллей.
– До встречи, отец, большое спасибо.
Мэллей улыбнулся, когда шаги снаружи затихли.
Значит, идея была все-таки хорошей. Идея исповеди по утрам.
Он еще раз с теплом подумал о Пресвятой Деве, затем вышел из кабинки, сложил руки на груди и неторопливо пошел в ризницу.
27
Габриэль Мерк уснул на диване в комнате отдыха, и зашедший за кофе Людвиг Гренли разбудил его.
– Что там?
– Приехал Крипос. Мунк ведет бриф. Думаю, тебе не обязательно участвовать. В основном все то же, что мы обсуждали пару часов назад.
– Нет-нет, я приду, – сказал Габриэль, подавляя зевоту.
Ему снились очень странные сны. Он был почтальоном. На яхте. Вез большое письмо. На конверте было написано «Туве и Эмилие». Он видел остров вдалеке, но, как бы он ни пытался направить яхту в нужном направлении, она не приближалась к острову, а только отдалялась. Он мельком увидел грустные лица. Письмо все увеличивалось и увеличивалось и наконец утащило его за собой в волны.
Может быть, это знак?
Его мать всегда очень волновали сны. Как много они на самом деле означают. Больше, чем мы думаем. Какие картинки как соотносятся с чем-то в реальности, и все такое. Это началось у нее в последние годы, все эти идеи эпохи Нью Эйдж. Сам Габриэль никогда не страдал такой ерундой, в основном просто кивал, да-да, нет-нет, пока мать выкладывала ему все, что видела ночью, но сейчас у него возникло ощущение, что подсознание пытается что-то сообщить ему.
Он так много работал в последние дни, что даже не успевал отвечать на сообщения из дома. Не будь как Мунк. Он, конечно же, не мог не подумать об этом, когда ему позвонила Анетте Голи.
В отделе экономических преступлений было спокойно. С девяти до четырех, обычная офисная работа. Он завтракал вместе с семьей, вместе с ними ужинал, они прижимались друг к другу каждый вечер.
А теперь?
Как бы не так.
Габриэль потер глаза со сна и ощутил, что взмок за воротником.
Почтальон. Реальность в подсознании.
Тогда он был еще подростком, но, разумеется, все отлично помнит.
Клаус Хеминг.
Тот, кто держал своих жертв в плену, играл с ними, словно с куклами, а потом отправлял их семьям фотографии.
Национальный шок, люди не верили, что это правда, они впадали в коллективное отрицание, пока подробности этого ужасного дела обрушивались на них с телеэкранов.
Наивная Норвегия.
Посреди Осло.
Нет, этого быть не может.
Никто не может быть таким злодеем.
Это, должно быть, случилось в Америке.
Где-то во внешнем мире.
Не кто-то из нас.
Не здесь.
Его мама впала, как он позже понял, в своего рода депрессию. И соседи тоже. Мрачные лица в коридоре, склоненные головы, они едва смели открыть свои почтовые ящики и сразу же исчезали за запертыми дверями.
Неумолимое влияние времени.
Все прошло. Все постепенно возвращалось на круги своя.
Это так по-норвежски.
Мы прощаем. Выбираем веру в добро.
Но тьма вернулась. Мерк видел это на лицах всех членов команды, всю ночь, и даже Мунк, будучи обычно добродушным плюшевым мишкой, ходил по коридорам с глубоким мрачным взглядом из-под нахмуренных бровей.
