По утверждению его друзей, авантюра, в которой он оказался замешан на сей раз, в виде исключения не была его прихотью. Летеби действительно очутился на мели, поскольку упомянутое выше содержание по сути лишь позволяло выплачивать долги по скачкам, а он не мог отказаться от квартиры в Лондоне и похоронить себя в далеком пертширском поместье, которое уступала ему тетка при строжайшем условии, что Вернон не будет туда никого пускать и не будет его никому сдавать. Как выяснил обладавший генеалогическим чутьем на земляков пастор, тетка эта по материнской линии принадлежала к семейству Стратспил; и ныне запертая усадьба была немногим лучше склепа, приютившего останки якобитов, полученные по наследству вместе с домом. Они тоже были неотчуждаемы и, по совести сказать, особой ценности не имели, а потому, вероятно, мало кого удивит тот факт, что мысли Вернона Летеби обратились на более товарные реликвии, кои, как утверждало предание, покоились во глубине земли на острове Эрран. Его нынешний владелец, сэр Чарлз Эрдри, уроженец Глазго, сколотил состояние на пароходном деле; и, если он сохранил договороспособность, то представлялось разумным, что клад принца Чарли достанется наследнику по линии Стратспилов (хотя и согласно лишь Салическому закону
[11]). Однако подход Летеби к делу, надо сказать, не отличался таинственностью или коварством. Напротив, он поделился своими планами с воскресными газетами; остров Эрран был у всех на устах; и, если бы не лишние расходы, молодой человек прихватил бы с собой кинооператора, дабы тот запечатлевал развитие событий.
Такая открытость, как мы убедились, была отнюдь не по вкусу его партнеру по предприятию, выходцу из колоний по имени Хендерсон, которого Летеби подобрал на каком-то боксерском матче и с которым возился вот уже больше месяца с преувеличенной фамильярностью декадентствующих аристократов по отношению к нежелательным друзьям. Джо Хендерсон, получивший прозвище Копатель, не делал тайны из некой авантюрности своего жизненного пути. В самую респектабельную свою пору – если судить по готовности, с какой он рассказывал об этом, – Копатель организовывал оптовые продажи виски в Соединенные Штаты Америки, когда данный продукт проходил там по разряду контрабанды. Пребывание Хендерсона в Канаде инфицировало его речь мелодикой и рядом выражений, ответственность за которые нужно возлагать на северных американцев; однако в целом его манера говорить позволяла предположить и более ранние контакты с антиподами; не пускаясь в излишние подробности, он обычно именовал себя уроженцем всей Британской империи. Хендерсон появился в Лондоне в качестве представителя мексиканского нефтяного концерна. Фирма не поощряла расспросов ни о своем местонахождении, ни о своей истории, и Копатель едва ли мог надеяться почти с ходу, как привелось, быть принятым в лучшее общество Челси. В нашей решительной патриотичности мы пригреваем на груди доминионы, не требуя рекомендательных писем. Заметив иные речевые особенности, забываем спросить, а говорит ли человек так, как должен говорить образованный член общества в тех краях, откуда прибыл приезжий. Мы не требуем диплома какого-либо особого учебного заведения или горячего интереса к вкусам и развлечениям наших праздных классов. Если пришелец хвастается, что застрелил лисицу, мы говорим друг другу, что там так принято. Иными словами, мы открываем любопытному образчику варварства все двери, и нам не приходит в голову спросить, а не был ли он замечен в стенах тюрьмы.
Собственно говоря, мистер Хендерсон не имел опыта подобного, хотя жизненного опыта он накопил немало. Однако его воспоминания, особенно когда он пребывал в состоянии определенного подпития, позволяли предположить, что его друзьям повезло меньше. Нет нужды говорить, что явный облик авантюриста придавал Хендерсону дополнительный вес в глазах Вернона Летеби, который страсть как любил играть с огнем. Канадец, которого вполголоса можно представить как «понимаете, слегка жулик», ничем не хуже детеныша леопарда. Газетчики нашли мистера Хендерсона довольно сдержанным в отношении его прошлого, да и вообще несклонным проводить с ними время. Они единодушно прибегли к предписанному в подобных случаях приему и наложили на него тавро «человек-тайна» – совершенно безвредное.
Весьма характерно для Вернона Летеби, что он позволил друзьям из журналистских кругов написать о грядущих поисках сокровищ, еще прежде чем получил возможность убедиться, что они в самом деле состоятся. Визит в Замок Грёз подавался – в числе прочего – как деловая беседа, в ходе которой участники обсудят условия аренды. Было нелегко понять, из чего предполагалось оплачивать первоначальные расходы, если только сэр Чарлз Эрдри не проявил бы исключительной уступчивости, что в денежных делах было ему не свойственно. Обоих компаньонов можно было лишь со скрипом назвать платежеспособными; кроме того, Хендерсона не приводила в восторг мысль о создании своего рода синдиката. «Если вам досталась стоящая вещь, – говаривал он, – было бы расточительством подпустить к ней собственного брата». Кто-то, говорил он, должен застраховать затею, оградив их от неудачи. Любому, кто, как Копатель, привык к обширным пространствам Нового Света, было совершенно ясно, что найти игроков, которые застраховали бы чистой воды авантюру, не составит ни малейшего труда. Вернон Летеби, достаточно равнодушный к деловому аспекту предприятия, в этом сомневался, однако Хендерсону не возражал.
Глава 2. Замок Грёз
Как и множество усадебных построек Высокогорья, Замок Грёз представлял собой эклектичное сооружение. Оно появилось на свет около шестисот лет назад, если судить по тому, что сохранилось, – эдакий средневековый небоскреб, огромная башня чуть более сорока футов в основании, ярус за ярусом ползущая вверх – следом за бесчисленными изгибами походившей на штопор лестницы – к традиционному набору фронтонов, усеянных шипами зубчатых наверший. Составителей путеводителя, обмолвившихся об «исторической громаде», вопреки обыкновению посетило вдохновение: это была именно громада, и можно только догадываться, как горцы были привычны к горным прогулкам, если не придавали значения такому пустяку, как семьдесят-восемьдесят ступеней по возвращении домой с изнурительной дневной охоты. Еще мучительнее попытка представить себе, как они после ужина забирались в постель. Так и хочется спросить, а не служил ли замок в ту пору не столько пристанищем, где жили и которое защищали от врагов, сколько ловушкой, куда заманивали этих самых врагов, чтобы избавиться от необходимости от них защищаться. Но так или иначе вот он, приятный глазу замок: плавные очертания, узкие окна; толстая каменная стена с вырезанными амбразурами покрыта устойчивой к времени штукатуркой – эдакий заслон от малярии, которая, судя по всему, была самым страшным врагом.
В краткий период процветания, посетивший Север во времена наших пра- и прапрадедов, эта основа, конечно, нуждалась в расширении. Излишне говорить, что она и была расширена – в духе барониальной готики – архитектором, который, похоже, простодушно полагал, что достраивает замок в изначальном стиле. К несчастью, то ли по прирожденной неспособности зодчего, то ли поскольку заказчики в погоне за материальными удобствами изменили проект, степень сходства пристроек с первоначальным массивом служила исключительно для привлечения внимания к их недостаткам. Огромные квадратные окна с деревянными средниками разрушали иллюзию Средневековья; это ощущение усиливали бесполезные башенки в самых неожиданных местах и горгульи на концах водостоков. Стены были отделаны скверно обработанным камнем, дабы не привлекать внимания к тому обстоятельству, что за ним скрывается кирпич. И даже штукатурка, словно от неловкости за собственное вторжение, сменила цвет с мертвенно-белого на пригородно-розовый.
