Но Вейл все никак не остановится — ровно до тех пор, пока я не кидаю в него диванной подушкой. Только тогда затихает — больше от удивления, по-моему.
Кажется, мама бы мной в этот момент не гордилась…
— Погоди, но Розалинда — человеческая принцесса, а ты… Звезды, да ты же фея! — выдыхает он вдруг и взволнованно тянет себя за прядь волос у виска. Наверное, нервная привычка.
Делаю последний шаг к дивану.
— Ну, фея. У меня что, на лице написано? — Я оглядываюсь на зеркало, но мое отражение в нем так и не появилось. — Я же говорю: в школе я назвалась именем сестры, потому что… надо было, в общем. А тут я теперь, хм, настоящая…
— И кто тебя расколдовал? — Вейл садится на подлокотник дивана, кивает мне, и, поколебавшись (Да в самом деле, что такое со мной? Это всего лишь мой одноклассник!), я сажусь на диванную подушку.
Вейл улыбается и с интересом экспериментатора вглядывается в мое лицо.
— Забавно, я слышал, невесту Ромиона зовут Виолой. Ту, что стала ею после Розалинды… Звезды, как же это запутанно!
— Именно, — натянуто улыбаюсь я. Мне с каждой минутой все страшнее, и хуже всего, что я не понимаю, чего боюсь. — Поэтому давай для экономии времени мы сделаем вид, что я тебе все объяснила, ты все понял и мы уже переходим к той части, в которой ты рассказываешь, почему ты… Послушай, ты правда находишь себе девчонок, спрашивая волшебное зеркало, кто всех прекрасней в твоей стране?
— Именно… — Вейл не видит в этом ничего смешного. Вместо этого он зачем-то подцепляет пальцем мою прядь и сжимает в руке. — Значит, Виола? — Он снова улыбается, и его совершенное очарование возвращается. В ответ у меня в голове прямо-таки грохочет сигнал тревоги. Но это же глупо — встать, развернуться и уйти… Или нет?
— Ты, конечно, любишь мед? — глубоким, чувственным голосом говорит вдруг Вейл. — Позволь предложить тебе медовые руле…
— Что ты делаешь с моими волосами? — Мой вопрос похож на вскрик. Или, скорее, на визг.
Идея сбежать — и даже через окно, и даже не посмотрев, есть там карниз или нет, — уже не кажется такой бредовой.
Наоборот, она мне с каждым мгновением все больше нравится.
А Вейл все наклоняется и наклоняется ко мне… слишком близко… и эта близость как будто лишает меня сил, приковывает к дивану, не дает двинуться. Уверена, Вейл это как-то чувствует, но продолжает:
— Ниммерия славится своими лугами, так что мед у нас на любой вкус… Тебе понравится… Фея…
— Ты знаешь… — Пытаясь сбросить с себя оцепенение, я отодвигаюсь, но Вейл тянется следом, сползает на подушки. Так мы «путешествуем» к другому подлокотнику, где я оказываюсь зажата между Вейлом, этим самым подлокотником и спинкой дивана. — Вообще-то… Я на самом деле… не очень люблю мед… И луга тоже… Вейл, что ты делаешь? Отпусти мои волосы!
Но он только берет меня за плечи, поворачивает к себе, и слабость усиливается. Дурея от нее, я поднимаю руку — на это у меня еще сил хватает — и прижимаю палец к губам Вейла, которые уже непозволительно близко.
— Прекрати сейчас же… И… имей в виду: у меня очень ревнивый парень. И он о-о-очень злой. Так что если тебе дорога жизнь…
— Это ты про бастарда, что ли? — удивляется Вейл и на мгновение отстраняется. Достаточно, чтобы мне стало легче.
— Да. — Я пытаюсь встать, но этот… ниммерийский принц меня так прижал к подлокотнику, что я могу только бесполезно дергаться. Как пришпиленная бабочка. — Его зовут Дамиан. Вейл, отпусти меня немедленно.
Но он только усмехается и снова тянется ко мне.
— Не сопротивляйся… фея… Поверь, оно того стоит…
Дальше я эту чепуху не слушаю — потому что нахожу рукой на столике сбоку подсвечник и, недолго думая, опускаю его Вейлу на голову. И пусть благодарит свои звезды за то, что свечи в нем не горели, а я не могла как следует размахнуться.
А потом смотрю — подальше, у окна (нет карниза!), — как он морщится, потирая ссадину у виска… Вспоминаю, что мама говорила помочь принцу… А не подсвечниками бить.
Это было бы очень по, хм, феевски — помочь парню, зацеловав его до невменяемого состояния, — успокаиваю я себя. А именно это с Вейлом бы случилось. Или со мной? У меня же до сих пор голова кружится.
— Не подходи! Или я… я буду защищаться! — предупреждаю, выставляя перед собой подсвечник, когда Вейл поднимается с колен.
— Виола, это не смешно! — огрызается он. — Сейчас пробьет полночь. — Я нервно оглядываюсь на часы — да ладно, уже? Нет, еще только десять. А Вейл продолжает: — И после полуночи без моего поцелуя ты умрешь, и у меня даже не будет надежды когда-нибудь тебя оживить.
Ага. Кажется, мы потихоньку приближаемся к той проблеме, из-за которой я здесь. Всего-то надо было разок двинуть парня подсвечником.
— А можно подробнее? Желательно с того места, где я должна умереть.
Вейл смотрит на меня — с подсвечником наперевес, — вздыхает, и уже не чарующе совершенный — обычный парень (хотя, признаю, внешность у него экзотическая) кивает в сторону неприметной дверцы:
— Идем, покажу.
… - Сначала я предупреждал каждую, чтобы она просто не заглядывала в эту комнату. Давал ключ и требовал, чтобы она им не пользовалась.
— Ну ты и садист.
Вейл смотрит на меня и вздыхает:
— Как скажешь — что бы это ни значило. Так вот, я давал ключ, а потом уезжал в школу. Девушки были довольны — я их из бедных в основном брал. Они жили во дворце, купались в роскоши — и всего-то за это нужно было не открывать дверь, к которой мой маг прикрепил это… проклятие. Но каждый раз, когда я возвращался — всегда, абсолютно всегда, даже когда я давал не тот ключ, — они уже были здесь. — Вейл грустно кивает на круглую залу без окон, пыльную и очень скромно украшенную деревянной резьбой на панелях у потолка… и полную хрустальных гробов. Их так много, что многие стоят друг на друге — в три ряда, а у порога уже растет четвертый. — Это было раньше. Сейчас проклятие стало еще сильнее: несчастной красавице удается продержаться со мной только до полуночи, а потом, если я ее не поцелую, у меня на руках остается ее тело. А если поцелую, то — вот, — он снова указывает на гробы.
— Печально. — На мгновение мне становится любопытно: он всех этих красавиц только целовал или… Настолько любопытно, что я даже собираюсь спросить. А потом встречаюсь с Вейлом взглядом и понимаю, что нет, мне неинтересно. Совсем.
И глаза его черные, как угольки на лице, мне не нравятся!
Совсем.
Кажется, это снова начинается: его очарование.
Я дышу глубже и пытаюсь себя отвлечь. А в голове бьется мысль: утром я на мужчин так же действовала? Хотя нет, они все очень живенько мне в любви признавались, а не соловели штабелями мне под ноги.
— Послушай, а в школе… — «у тебя есть такая же комнатка?» я спросить не успеваю, Вейл перебивает:
