Что-то я мнительная становлюсь. Но…
Рауль удивленно смотрит на меня, когда я прошу принести мне что-нибудь другое. Потом бросает взгляд на бабушку — та кивает ему, мол, отойди. А мне говорит:
— Пей, Виола.
— А что там? — повторно интересуюсь я. Ну не отравить же они меня собрались, в самом деле! Родная мать с бабушкой!
— Немного золотой пыльцы, немного фиалок, немного роз, — отмахивается бабушка. — Пей, тебе понравится, — и поворачивается к маме, непринужденно улыбаясь.
Но я ловлю виноватый взгляд мамы… Он многое мне говорит.
— Спасибо, бабушка. У меня аллергия на розы, — и поднимаю бокал, собираясь его вылить.
На меня падает золотистое облако, любопытные виспы с визгом шарахаются от стола, а моя рука замирает на мгновение… и подносит ко рту бокал.
Прелестно! Меня хотят напоить какой-то гадостью, а когда я разгадываю их злодейский план, они, вместо того чтобы извиниться, еще и заставляют меня эту дымящуюся бурду выпить. Магией. Родная мама с бабушкой! Куда катится этот мир?
От злости у меня прибавляется сил, и рука снова опускается, а пара капель из бокала падает на пол. Хотя бы паркет под ними не дымится. Уже стоит быть благодарной, да — не кислоту родной дочери и внучке подали.
Бабушка сжимает свои маленькие кулачки, смотрит исподлобья на меня и вся светится золотой пыльцой.
— Пей, я сказала. Глория, помоги.
— Виола, это для твоего же блага, — клишированно оправдывается мама и тоже светится.
Снова бокал у моего рта. Снова я пышу, искрюсь от злости и несправедливости — рука опять опускается. И так раз пять — туда-сюда.
В самом деле, это уже смешно!
— Сильная, — с неожиданным одобрением говорит моя добрая любящая бабуля. — Сильная — это хорошо. Виола, выпей по-хорошему.
— А по-плохому — как? — шиплю я в ответ.
Бабушка прищуривается, берет столовый нож, поворачивается к милому мальчику Раулю, хватает его за волосы, вынуждая встать перед ней на колени, и приставляет этот нож к его глазу.
— Мама, это уже слишком!
— Тише, Глория. Все средства хороши, когда цель ясна, — я тебя этому учила. Виола, мальчишка умрет, если ты не выпьешь.
— А как же твоя счастливая старость, бабуля? — Мой голос пугает даже меня: так ведьма должна проклинать обидевшего ее человека. Очень обидевшего, сильно.
— Найду другого, — невозмутимо откликается бабушка, а я встречаюсь с Раулем взглядом. И понимаю, что если не выпью, совесть будет мучить меня всю оставшуюся жизнь. А эффект от любого долговременного зелья, если верить здешним учебникам, длится всего год. Так что выбор очевиден.
Я встаю, беру бокал и пафосно, зато искренне говорю бабушке:
— Я тебе это еще припомню.
Та улыбается, и я, чтобы не видеть ни глаз Рауля, ни ее издевательской улыбки, опускаю взгляд в бокал, потом зажмуриваюсь и выпиваю.
Зря я встала. Голова начинает кружиться почти сразу, в ушах звенит, во рту привкус чего-то мерзко-сладкого… Как в тумане, я вижу, что бабушка отпускает Рауля, тот влюбленно смотрит на нее, они целуются, и бабуля говорит маме:
— Мы еще и не в такие игры играем, да, зайчонок?
Рауль счастливо улыбается в ответ.
Не знаю, почему мне становится нехорошо — то ли от этой сцены, то ли от зелья. Или от всего вместе.
Я оседаю на пол, роняя бокал.
Все-таки отравили…
— Мама, за что?.. — Я знаю, все эти клише глупо звучат, но это первое, что приходит в голову в такой ситуации и кажется удивительно уместным.
— Виола, — мама падает на колени передо мной, поддерживает мою голову, — так тебе будет лучше. Правда.
— Я тебе больше никогда верить не буду…
— Не говори так, цветочек…
— Для доверия есть масса зелий, — вставляет бабушка. — У меня в тайнике их полно.
— Мама, замолчи!
— Глория, я уже говорила, ты ее балуешь.
— Мама!
Как-то это неправильно: я умираю, а они ссорятся… Нет бы достойно на тот свет проводить… Ай, моя голова!
Я вскрикиваю: боль становится невыносимой. Мама что-то нервно спрашивает у бабушки, та отмахивается:
— Не волнуйся, Винсент — лучший зельевар тысячелетия и кругом мне должен. Он плохого не сварит.
И словно в подтверждение боль пропадает, а мне становится легко-легко, как после третьего бокала шампанского. Точно пьяная, я кое-как сажусь на пол, трясу головой — она потихоньку наполняется мыслями. Светлыми, добрыми мыслями: какой сегодня чудесный день, как солнце замечательно сверкает, какая у меня мама красивая…
Краешком сознания я понимаю, что это бред, достойный Рапунцель, но потом мне становится все равно. Хочется продлить это ощущение легкости и радости. Солнца. Мне нравится, черт возьми, мне так нравится…
— Виола, как ты себя чувствуешь? — интересуется мама, и даже бабушка смотрит на меня с интересом, сидя на коленях у своего Рауля.
— Хорошо, — улыбаюсь я. — Мне хорошо. Замечательно…
Мама почему-то хмурится, обхватывает мое лицо руками, минуту рассматривает, потом снова спрашивает:
— Ты еще хочешь в Сиерну?
— Куда? А… Нет, зачем?
— Поговорить с королем. Я могу настроить тебе портал, или зеркало, или…
— Да ну нет, мамуль. — Наверное, я очень по-идиотски сейчас улыбаюсь. Но мне хорошо! — Не надо его беспокоить. Я… Зачем я вообще хотела с ним поговорить?
Я не помню, но это меня и не волнует.
— Хорошо, цветочек. А насчет того демонолога…
— Какого демонолога, мам? А, Дамиана… — Я с удивлением понимаю, что вся моя обида, депрессия и раздрай «помириться-поссориться» исчезли. Я больше не вздрагиваю от имени Дамиана, я больше не забочусь, что с ним произойдет. Да что бы ни случилось… Мне все равно.
— Я же говорила, — довольно усмехается бабушка. — Только добрые, счастливые мысли.
Мама все еще хмурится, а бабушка встречается со мной взглядом:
— Виола, у тебя на полдень назначен выбор спутника. Будь добра, отнесись к нему серьезно.
Спутника? Как это замечательно! Я еле сдерживаюсь, чтобы не захлопать в ладоши. С ним можно будет играть, исследовать Сады, разговаривать обо всем и… Ой, кажется, я говорю это вслух!
— Мама, а какие побочные эффекты у этого зелья? Кажется, Виола впала в детство.
— Глория, у этого зелья нет никаких побочных эффектов, оно абсолютно безопасно. Виола совершенно нормально относится к выбору спутника — это действительно замечательно.
— Мама!
