– Я?
– Ты. «Пора, пора сойтись в кровавой сече…» – тихо пропел он.
– …А вот первые произведения искусства в виде, например, знаменитых наскальных рисунков датированы пятым и даже шестым тысячелетием до нашей эры, – продолжил лекцию Выхухолев. – Теперь скажите, коллеги, могло ли быть искусство пещерного художника классовым, если возникло оно задолго до возникновения классов?
– Ковригин тут при чем? – поморщился Палаткин.
– А при том! Надо сначала привести в соответствие с научной логикой марксистско-ленинскую эстетику, а потом уже с ее помощью анализировать текущий процесс, в том числе и «Крамольные рассказы». Прошу внести в протокол!
– Хватит! Давайте голосовать! Все ясно! – занервничали члены парткома.
– Теодор Тимофеевич просил без него решение не выносить, – осторожно напомнил Лялин.
– Теодора Тимофеевича, может быть, в инстанции вызвали. Будем ждать, когда он воротится, что ли? – насупился Шуваев. – К тому же его позиция нам известна. Голос присовокупим. Какие будут предложения по сути дела? – Партсек посмотрел на меня в упор.
– Исключить! – выпалил Флагелянский, пока я собирался с духом.
– Правильно! – подхватил Ардаматов. – Будет свою корейку беспартийным доедать.
– Тем более, что имеется решение комиссии, – веско добавил Палаткин. – Не так ли, Георгий Михайлович?
– Так… – промямлил я.
– Когда мне выдали пистолет… – вскочила Метелина.
– Хватит про пистолет, – оборвал ее Шуваев. – Я на себе два года пулемет таскал. И что теперь? Какие еще предложения?
– По-моему, достаточно выговора… – прошелестела Ашукина.
– Хватит выговора, – поддержал Зыбин.
– Но вы же сами, Капитолина Петровна и Виталий Дмитриевич, подписали заключение комиссии с рекомендацией – исключить! – вскочил парторг. – Как же так? Вы отказываетесь?
– На комиссии Ковригин вел себя иначе, вызывающе, а теперь он сожалеет о содеянном. И я изменила мою точку зрения. Прошу занести в протокол…
– О чем он сожалеет? О том, что хотел передать рукопись за границу? – гневно усмехнулся Палаткин. – Я этого не услышал.
– Не доказано! – буркнул Зыбин.
– А то, что рукопись была завернута в свежий номер «Франкфуртер альгемайне», тоже не доказано? – сардонически усмехнулся драматург.
– Мартен Минаевич, вы вот все время какие-то импортные таблеточки кушаете, возможно, от геморроя, но из этого не следует, что новую пьесу о Ленине за кордон собираетесь передать! – возразил Шуваев. – Так ведь?
– При чем здесь таблетки? Я недомогаю! – он побледнел от обиды.
– Пошутил, пошутил, не серчайте, к слову пришлось, – заулыбался секретарь парткома. – Ну, товарищи, все ясно: у нас есть два предложения. Голосуем в порядке поступления. Кто за то, чтобы исключить Ковригина из рядов КПСС? Арина, считай!
Поднялись руки, одни сразу и решительно, другие чуть помедлив. За исключение проголосовали: Палаткин, Флагелянский, Ардаматов, Метелина. За выговор: Ашукина, Зыбин, Выхухолев, Борозда, Застрехин. Шуваев и Дусин воздержались. Гриша Красный как поднял руку в самом начале, так и держал до конца, поэтому его тоже сочли воздержавшимся.
– Получается, большинство за выговор, – растерянно доложила Арина.
– А вот и нет, вы Сухонина не посчитали! – вскочил Лялин. – Он за исключение. Приплюсуйте немедленно!
– С голосом Теодора Тимофеевича выходит поровну: пять на пять, – кивнул Шуваев.
– Ничья! – захохотал Борозда. – Гитлер капут!
– Тут что-то не так… – занервничал Папикян. – Не сходится. Кто-то не проголосовал…
И все посмотрели на меня.
– В чем дело, товарищ Полуяков? – возмутился Флагелянский. – Уснули?
– Задумался… – промычал я, поднимая мертвую руку.
– Ох, Жоржик, как же ты меня напугал! – Лялин вытер со лба испарину. – Арина, пишите: шесть за исключение, пять за выговор, трое – воздержались.
– Я… я… я… тоже… за выговор… – Мой жестяной голос прозвучал откуда-то сверху, точно из репродуктора.
– Что-о? – грозно изумился Палаткин.
– Георгий, ты соображаешь, что делаешь? Ты председатель комиссии! – раненым голосом вскричал Папикян. – Ты ставишь на себе крест, мальчик!
– Николай Геворгиевич, не надо давить на членов парткома! – предостерег Шуваев.
– Ну, что ты, Володя, я не давлю, я предупреждаю юношу о последствиях.
– Предупредил?
– Предупредил.
– Вот и хорошо. Арина, заноси в протокол! – торжествуя, приказал Шуваев.
– Уже занесла! – радостно отрапортовала она.
– Что вы наделали?! – схватился за голову Папикян.
– Приняли решение, – отрезал секретарь парткома. – Зовите Ковригина. Нет, стойте, я сам позову…
Вскоре он ввел за руку жующего классика, вернулся на председательское место и объявил, с трудом удерживая на лице строгое выражение:
– Ну, вот что, Алексей Владимирович, члены парткома, учитывая твой вклад в советскую литературу и чистосердечное раскаяние, проявили снисхождение и оставили тебя в рядах нашей партии. Мы ограничились выговором, надеясь, что ты, так сказать, решительно отмежуешься от совершенного и в новых книгах явишь свое подлинное лицо большого русского советского писателя…
– Ты уж, зверь, нас не подведи, оправдай доверие! – добавила Метелина.
– Отмежуюсь, явлю и оправдаю, – окая, подтвердил тот. – Вот только дожую. Спасибо, люди добрые! – Вождь деревенской прозы снова в пояс поклонился. – А выговор-то какой, стало быть, мне вчинили?
– Ты о чем, Леша?
– Да все о том же, Володенька. С занесением аль без занесения? – со знанием дела уточнил он.
И тут все в изумлении переглянулись, сообразив, что упустили самое главное. Нынешний читатель понятия не имеет о партийных взысканиях того времени, способных до неузнаваемости изменить человеческую жизнь, как экскаватор соловьиный сад. Чтобы стала понятна оторопь парткома, я должен дать некоторые исторические объяснения. Ничего не поделаешь.
69. Казни красного Египта
Что ты повис кустом осенним
В недоумении немом?
Впаяли строгий с занесеньем?
Теперь, товарищ, ты с клеймом!
А.
Самым суровым наказанием для члена КПСС, как читатель уже догадался, было исключение из рядов. «Подумаешь, делов-то!» – хмыкнет нынешний индивид, испорченный многопартийной системой. Он уже побыл в «Яблоке», «Демвыборе», «Парнасе» и даже в «Единой России», а теперь примеривается к ЛДПР. Но в советские годы партия у нас была одна, собственно, и не партия даже, с таким же успехом единственную жену можно назвать гаремом. Разве ж она не ублажает и не рожает? А то, что одна, так это просто местная специфика – «моновагинальный сераль». В глаза КПСС величали передовым отрядом рабочего класса, авангардом человечества, знаменем эпохи, а исподтишка бранили сборищем карьеристов, номенклатурным болотом, в Перестройку даже додумались до аббревиатуры «КПSS». А разве, спросите, не было в партии карьеристов? Имелись… Но когда на войне в критическую минуту командовали: «Коммунисты, вперед!» – карьера могла закончиться прямо на бруствере под кинжальным немецким огнем или же, если струсил, от меткого выстрела бойца заградительного отряда.
