Книга Веселая жизнь, или Секс в СССР, страница 34. Автор книги Юрий Поляков

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Веселая жизнь, или Секс в СССР»

Cтраница 34

Думаю, Чунину такой ответ не понравился, он преклонялся перед генералиссимусом. За акростих «Сталин жив» Феликса призвали в партком, начали прорабатывать, а поэт возьми и спроси: «Покажите мне, товарищи, хоть одно партийное постановление, где сказано, что Сталин мертв!» Его обозвали демагогом и оставили в покое. Чунин был человеком веселым и находчивым. Когда он уходил от первой своей жены поэтессы Томы Кузовковой, дамы с манерами библиотечной весталки и хваткой самбиста, она выкатила ему огромный и мелочный счет за все сразу: потерянную якобы девственность, съеденное питание, нажженное электричество, стоптанные тапочки. Гордый Феликс спорить не стал, разменял требуемую сумму на копейки и оставил в мешке из-под картошки у дверей жадины: подавись! Умер он в 21 веке, пережив крушение своего любимого Красного Проекта. Торопливо шел по улице и упал. Стихи его как-то подзабылись, зато часто переиздают беседы с Молотовым и сталинскими маршалами. Феликс, как и сам генералиссимус, делал ударение на последнем слоге – «маршалами».

Читая дальше «Крамольные рассказы», я споткнулся об историю про фронтовика, который покрошил из автомата дюжину русских прачек, служивших в немецком госпитале. Перед тем как нажать на спусковой крючок, он им улыбался, чтобы несчастные не разбежались, почуяв угрозу. «За что ж ты их так?» – спрашивает у ветерана автор. «А как еще с ними? Они же на немцев работали!»

Ну, ведь ерунда же полная! Я сам любил поговорить с ветеранами и наслушался от очевидцев разных суровых былей, радикально не совпадавших с тем, что показывали в фильмах о войне. Но эта история явно смахивала на клевету, причем злостную. Во-первых, как мог боец покрошить из ППШ провинившихся соотечественниц без приказа?! Это же чистый трибунал! Да и кто бы отдал ему такой приказ? Даже из власовцев и бандеровцев повесили только главарей, остальных услали в лагеря, а через десять лет отпустили восвояси. Я в Доме творчества на Пицунде лично выпивал с народным украинским поэтом Юрком Пилипенко, служившим в дивизии «Галичина». Он после графина чачи хвастался, как пустил под откос дрезину с красноармейцами, а потом ходил вдоль насыпи, добивая покалеченных бойцов штыком. В это я верю. А у Ковригина не срастается. Русских баб, сожительствовавших с немцами и родивших от врагов, тоже ведь после Победы не тронули. Они разве виноваты, что под оккупацией жили и голодали? Они, что ли, от Бреста пятились? Ну, хорошо, ославите вы матерей немецкими подстилками, сошлете в Казахстан, а как после этого «немчурят» честными советскими гражданами растить? Детские дома и так сиротами переполнены. Нет, Советская власть, конечно, – дама со странностями, но никак не злобная дура…

– О чем ты опять думаешь? Читай! Я тебя уже догоняю! – поторопила Нина.

В следующем рассказе речь шла о самом большом брянском храме, который все-таки снесли, хотя министр культуры Фурцева лично обещала Ковригину по телефону: пальцем церковь не тронут! Обидно, что взорвали, но разве в каждой стране писатель может запросто позвонить министру? И вообще власть писателя не обижала: на фронт не отправила: повезло. Еще в армии Ковригин стал печататься, потом работал в самом популярном советском журнале «Огонек», объехал весь СССР и многие страны, был вхож к большому начальству, а всемогущий министр МВД Щелоков (про это Ковригин тоже написал рассказик) выдал ему удостоверение консультанта, которое наводило ужас на всех гаишников. По совести сказать, чуть не каждая вторая зарисовка в рукописи была о поездках за рубеж: Париж, Берлин, Лондон, Рим, Чикаго, Прага, Варшава, Пекин…

Про соцлагерь и говорить нечего: там он просто свой человек. Мое сердце заныло, я-то сам пока побывал только в соцстранах. Правда, меня наконец-то включили в делегацию, которая поедет на конференцию к итальянским коммунистам, но пока в качестве резерва: если приболеет кто-то из заявленных стариков. А тут человек два месяца колесит по всей Америке с лекциями, да еще, будучи в ФРГ, обижается, когда во Франкфурте его не встречает посольская машина, чтобы отвезти в Бонн…

Но все эти вояжи не радуют Ковригина, и в рассказах он постоянно с нежной ностальгией возвращается к царским временам, когда были порядок, изобилие, благолепие: в прудах плавали тучи уток, на лугах паслись несметные стада гусей, овец, коз, коров, да еще и не простых, а невиданных заморских пород. При большевиках всю живность, ясно, пустили под нож, заменив английских молочных рекордсменок тощими советскими буренками. Обидно? Конечно! Я и сам поездил по стране, читал стихи в колхозах, в том числе отстающих, где фермы светились дырявыми кровлями. Но были и передовые хозяйства – под новенькими крышами. В одном совхозе директор хотел подарить мне письменный стол на львиных лапах, оставшийся еще от помещика. Себе с прибылей он купил модное совершенство из полированных опилок. Но я, чуть не рыдая, отказался: до сносного шоссе дар надо было везти почти сто километров на грузовике по таким дорогам, что луноход не прошел бы.

Что ни рассказ, то плач о потерянной России. Вот автор проезжает мимо колхоза «Борец»: грязь, запустение, обломки техники, ветхие здания. А прежде тут было имение графа Суворова: ухоженный парк, пруды с прорвой рыбы, аллеи, куртины, клумбы… Куда все девалось? Почему? А потому что раньше тут был хозяин! И помещики-то у Ковригина все просто благодетели: лютый барин как заорет на жадного управляющего, мол, «выдать крестьянину новую кобылу вместо павшей лошаденки, а то запор-р-рю!» Может, Ковригин и сам из бывших? Вроде не похож…

Или другой сюжет: вот некогда большое – в 200 домов – село. Вообразите, там было девять чайных и семь лавок! Закуску к водке давали бесплатно. Сами на меду пиво варили. Теперь-то хорошо, если раз в квартал бочку «жигулевской» мочи привезут. (В этом месте я вспомнил абаканское пиво.) А какая ярмарка в селе была! Все что хочешь можно купить. Даже пожарную машину. «Кто ж покупал?» – недоумевает автор. «Мужички. Скинутся и возьмут для своего села…» – отвечает ему старичок-очевидец, первый председатель местного сельсовета.

«Девять чайных! – подначивает писатель. – Быть того не может!»

«Как так не может? Я же их сам все и позакрывал!»

«А теперь сколько чайных?»

«Одна. Да и то лучше не ходить…»

«Уж не из кулаков ли Ковригин?» – Я почуял легкую классовую неприязнь.

Умиление прошлым естественно перетекало у крамольника в недовольство настоящим. Ну, все у нас не так! Даже то, что хорошо, все равно плохо. Почему, например, нет безработицы? А потому что мы одно и то же по десять раз переделываем…

– Ты думаешь, напечатают? – спросила жена, дочитав новеллу «Откопали».

…Школьники в 1960 году положили в бутылку вырезку из «Правды», где Хрущев обещал коммунизм в 1980 году, засургучили и зарыли в сквере, а через 20 лет откопали. Читают про бесплатное питание и дармовой проезд, про обогнанную Америку, про изобилие по потребностям – и хохочут вместе с толпой сограждан. В общем, всех забрали куда следует…

– Конечно, не напечатают.

– Он смелый!

– Очень, – согласился я и попытался погладить жену под пеньюаром.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация