– А может, это цвет вашего противного кактуса?
– Мария Сергеевна, вы сейчас свободны? – вмешался я.
– Как вам сказать…
– Поговорите, пожалуйста, с Копковым!
– Опять? Только не это! – Она рывком выдернула пальцы из шевелюры любовника.
– Федорович Николаевич, идите-ка сюда! – позвал я. – Мария Сергеевна мечтает с вами пообщаться!
– За что, Георгий Михайлович? Что я вам плохого сделала? – процедила она, проходя мимо. – …Ах, Федор Николаевич, как же я рада вас видеть!
Телефон на столе Макетсона, чуть передохнув, снова затрезвонил. Я рывком снял трубку и услышал в мембране плачущий женский голос:
– …Боря, дети соскучились, ты же обещал, я приготовила харчо, дали для пробы горячую воду – и батареи потекли…
– Борис Львович, это вас из дома… – шепнул я и поймал на себе бдительный взгляд Жабриной, вежливо усаживавшей гостя на стул. – …из Дома литераторов спрашивают… снова…
– Передайте: я занят и перезвоню, – набычился ответсек.
– Он занят и перезвонит, – повторил я, положил трубку и вышел из залы.
«Плохо это все кончится!»
В кабинете я вынул папку из портфеля, развязал тесемки и тщательно перебрал странички «Крамольных рассказов», извлек из пачки несколько прилипших чистых листов, немного помял рукопись, бросил на стол веером и стряхнул на ксерокс пепел с сигареты, так достовернее. Потом решил на всякий случай проверить нумерацию и похолодел: не хватало страницы из рассказа «Невероятный разговор».
«Ну, Жека, ну, сукин сын!»
В дверь заглянула Маша:
– Можно?
– Вы уже закончили с водолазом?
– Да.
– Как же вам это удалось?
– Посоветовала ему записать язык чаек на пленку и отнести в Академию наук. Выдала наш сломанный диктофон и посадила в чулан со швабрами, чтобы никто ему не мешал. Он удивился, как ему самому такое в голову не пришло, даже чай пить не стал.
– Гениально! Что еще?
– Пока вас не было, вам звонили.
– Кто?
– Думаю, вы обрадуетесь…
– Кто-о?
– Из мебельного магазина. Сказали: полки можно забирать.
– Спасибо!
– Не обрадовались?
– Обрадовался.
– Не заметно. А еще вам звонила актриса Гаврилова.
– С ч-чего вы в-взяли, что а-актриса? На какой телефон звонила? – По всему моему телу пробежал звон, словно я бокал, по которому ударили карандашом, проверяя целость изделия.
– На общередакционный. Я сказала: вы «вышедши». Она просила передать, что беспокоила Лета Гаврилова. А кто же не знает Линду! Вы с ней знакомы?
– По комсомольской линии, – промямлил я.
– Ну да – по какой же еще! – сквиталась Синезубка. – У меня сегодня интервью с Парновым. Я пойду?
– А Борис Львович как же?
– У него есть жена с кактусами.
– Идите.
Едва Жабрина скрылась, я схватил телефон.
– Алло, – сразу отозвалась Лета и узнала меня, хотя я еще не вымолвил ни слова. – Ой, Жор, как я рада тебя слышать! Молодец, что перезвонил!
– Лучше поздно, чем никогда… – ответил я холодно.
– Ну, извини, извини, я дура, потеряла твои телефоны. Пришлось по справочной узнавать, а там говорят: нет такой газеты – «Стописы». Я в Союз писателей позвонила. Наш завлит посоветовал. Там сразу телефон дали – и редакционный, и твой домашний.
– Рад за тебя… – по возможности сдержанно отозвался я.
– Ну, не злись! Я тебя видела у театра, спасибо за цветы. Но я не могла подойти. Понимаешь, Додик в любой компании хочет быть единственным мужчиной. Кавказ.
– Не знал, что ты Кавказом интересуешься.
– Я? Чокнулся! Додик на Вике собирается жениться, а она не хочет с ним оставаться наедине – сразу начинает приставать, а дашь слабину – никогда потом не женится: Кавказ.
– А ей-то зачем Кавказ?
– Кавказ ей даром не нужен, но Додик во Внешторге работает. А его отец в Верховном Совете сидит. Дадаев, слышал?
– Не приводилось.
– Ну, не злись, Жор!
– Вот еще…
– Ну, не могла я в понедельник прийти. Главреж после беседы пригласил меня в кафе, потом на спектакль. Нельзя было отказываться, он вроде как готов меня взять…
– И что же за спектакль?
– «Безобразная Эльза».
– Понравилось?
– Очень даже ничего!
– А главреж тоже ничего?
– Только не ревнуй! Все говорят, он голубой. Везет же бабам в этом театре!
– А позвонить можно было?
– Говорю же, пустую пачку с телефонами выбросила… А ты чего не звонил?
– Звонил, с бабушкой твоей разговаривал.
– Врешь! Она сказала – меня только Василий, Федор и еще кто-то спрашивали.
– Это мои псевдонимы.
– Ну, ты даешь, шифровальщик! Хочешь – пообедаем?
– Когда? – давя ликование, спросил я.
– Завтра. В пять. После репетиции. Спектакля у меня нет. Понял?
– Понял. Я закажу столик в Дубовом зале. Тебя встретить у театра?
– Не надо, сама дойду. Взрослая. Чао-какао!
Едва я опустил трубку и затомился, как в дверь, тяжело дыша, ввалился Макетсон: лицо багровое, бакенбарды дыбом.
– Мне, мне… срочно надо… отвезти справку, – взмолился он. – Туда!
– А вы макеты дочертили?
– Завтра, завтра… Сам отвезу в типографию.
– Ладно уж. Как жена?
– Плачет.
– А дети?
– Для них я в командировке, – ответил он уже из коридора.
– В Мордовии?
– Примерно.
Вскоре я увидел в окне спешащие Машины ботики. Их настигли, обогнали и заступили дорогу башмаки Макетсона. Дамские ножки нехотя остановились и непримиримо подрагивали, а мужские виновато топтались вокруг. Но вот ботики великодушно привстали на мысках, «мокроступы» накренились от счастья, а потом все вместе они двинулись в сторону метро.
На моем столе снова звонит телефон.
«Господи, не передумала бы!»
– Жор, – послышался бодрый голосок Арины. – Все в сборе. Тебя ждут. Дуй сюда!
30. Чрезвычайка
По краешку запретному скользя,
Свободу мысли обращая в шалость,
Мы думали о том, о чем нельзя,
И говорили то, что разрешалось…
А.
Прижимая красную папку к груди и дожевывая бутерброд, на бегу схваченный в Пестром зале, я влетел в партком с боем больших напольных часов, стоявших когда-то в кабинете князя Святополка-Четвертинского.
