Как рыбья кость торчит громада Кельна,
Обочь кварталы красных фонарей.
Мне за продажных пролетарок больно,
А сердце бьет в набат: «Домой! Скорей!»
Следом под общей рубрикой «Поэзия и труд» шли два материала – «В ритме станков» и «Рифмы отдыхающего поля». Через сто лет над нами будут смеяться. И правильно сделают! Отчет о собрании прозаиков занимал, как и задумано, без малого две трети номера. Тягомотина редкая! Если не знать о древнем конфликте между почвенниками и космополитами, вообще ничего не поймешь. Но если знать… Вот Иван Овинов говорит о новой повести Марка Курчавкина, опубликованной в «Юности»: «Читая расхлябанный рассказец «Двое на подоконнике», я понял, что дух широких ржаных полей не доносится в провизорскую конурку автора…» Курчавкин в долгу не остался: «В бесконечном романе «Подзол», вышедшем в «Нашем современнике», Овинов хочет втиснуть наш новый, устремленный к звездам мир в старую бочку из-под прокисшей капусты…» На всякий случай я убрал и то, и другое.
Куски, подготовленные разными сотрудниками, сильно отличались друг от друга. Маша переложила стенограмму округлыми, ничего почти не значащими фразами, напоминавшими запудренные прыщи на девичьем лице: «Оратор далее подробно остановился на задачах, которые стоят перед творческим объединением, призвав товарищей по перу глубже изучать жизнь народа». Халтурщик Боба попросту сократил отчет, оставив куски прямой речи: «А вот что я хочу вам сказать, други мои, – обратился к залу Тихон Супонин, – тонкое растет от толстого, а не наоборот! И зачем нашему народу книжки, где кудрей много, а головы мало?» Ему возразил Кирилл Шпинатов: «Кудри, коллега, растут из головы, если она, конечно, есть!» Однако Супонин за словом в карман не полез: «Не знаю, как у вас, петрушек, а у нас в народе бают: «Рожа корява, да макушка кудрява!» Я представил себе, как, остановив бег карандашей, постно переглянулись стенографистки, и вычеркнул весь абзац.
В куске, сварганенном Толей, отовсюду лезли раритеты: «отнюдь», «вдругорядь», «паче», «дотоле», «втуне», «зане»… Тоже мне, былинник речистый! Пришлось менять их на человеческие слова. Для некролога было оставлено место, а снимок покойного уже заверстан. С фотографии смотрел молодой красивый политрук с тремя «кубарями» в петлицах. А вот под заголовком «Наши юбиляры» зияла дыра. Непорядок! Самый первый выговор мне как редактору влепили за то, что забыли поздравить со 100-летием Гришу Красного. Когда-то он писал классовые агитки, видел на съезде комсомола Ленина и почти год ездил с Троцким по фронтам на бронепоезде, сочинял листовки, которые печатали тут же, в походной типографии и разбрасывали перед митингами на станциях. Про Ильича ветеран рассказывал постоянно – особенно часто пионерам, вспоминая добрый прищур вождя и его заботу о беспризорниках. А вот про Троцкого Гриша говорил редко, лишь когда, выпив рюмочку-другую, впадал в румяную старческую болтливость. Маяковский, знавшийся с Красным, относился к нему с иронией, и в пятом томе полного собрания сочинений можно найти такую дружескую эпиграмму:
Враг стрелял
уже не раз в него,
Жаль, что не попал.
Стихоплета
Гришку Красного
Сдать бы
в трибунал!
Трибунала Гриша, несмотря на опасные контакты с Троцким, избежал, числился литсотрудником по разным клубам, но ничего больше не сочинял, полностью отдавшись устным воспоминаниям. Таких застольных мемуаристов бродило по ЦДЛ в избытке, многие видели Ленина. Средний возраст ветеранов составлял лет 75–80. За время моей работы в газете с 40-летием не поздравляли никого, да и с «полтинником» не часто. Союз писателей брал пример с членов Политбюро, похожих на мумии, которые вынесли проветриться.
В кабинет зашел Макетсон. Красное лицо его, отороченное седыми бакенбардами, было скорбным и многозначительным.
– Вызывают? – догадался я.
– Не совсем… Вы меня можете куда-нибудь послать?
– Не понял.
– Не в том смысле. В местную командировку, например… На субботу и воскресенье.
– Зачем?
– Мне нужно съездить в Обираловку. Галя сошла с ума. Дети скучают. Я же не подводник, чтобы на полгода уходить в автономный поход. А Маша… ну, вы меня понимаете…
– А они вас не могут командировать? – Я кивнул в пространство.
– Неловко как-то. Серьезная организация. И Маша не поверит. Надо, чтобы вы при ней вслух меня послали.
– Хорошо. Я подумаю, куда вас послать. А где юбиляры? Почему дырка?
– Толя список перепроверяет.
Ответсек ушел. Следом запорхнула Маша:
– У меня в пять интервью с Парновым. Я пойду?
– А вчера?
– Он отменил. Зря прождала.
– Идите уж…
– А у него и в самом деле отчество – «Иудович»?
– Да. Но он любит, когда его зовут просто «Еремей». И передайте, чтобы Борис Львович срочно ко мне заглянул. Немедленно!
– А что такое? – забеспокоилась Синезубка.
– Совсем забыл ему сказать. В выходные в Малеевке будет двухдневный семинар очеркистов-природоведов. Больше послать некого.
– А можно я поеду с ним?
– Ну, да, конечно, поезжайте – и уже в понедельник Шуваеву отзвонят, что сотрудники «Столичного писателя» ездят на задание парами. Мария Сергеевна, мне здесь, в редакции, этих разговоров достаточно. Вы поняли?
– Понятно. – Жабрина вышла, поникнув головой.
Через пять минут в дверь просунулась седая голова радостного ответсека:
– Спасибо, Георгий Михайлович, я ваш должник!
Вскоре в окне показались торопливые Машины сапожки. За ними виновато хромали «мокроступы» Макетсона. Зазвонил телефон, сначала я не хотел брать трубку. Вдруг – Лета? – «Ах, у нас сегодня внеочередная репетиция. Ах, прости!» Но то была Мария Ивановна:
– Заяц, хорошо, что ты на месте. Срочно скачи сюда! ТТ хочет с членами комиссии поговорить.
Пробегая рысцой по коридору, я заглянул к Торможенко:
– Толя! Проверь всех юбиляров по справочнику!
– Сейчас, – ответил он с презрением.
Когда через пять минут, одним махом одолев крутую лестницу на антресоли, я влетел в приемную, «черзвычайка» во главе с Шуваевым была уже там. В уголочке тихо пристроился Сазанович – недреманное око органов в СП СССР.
– Проходите, зайцы! – разрешила Мария Ивановна.
37. В верхах
«Вы, товарищ, не принципиальны!
К коллективу будьте ближе впредь!»
…Вот бы мне, не выходя из спальни,
От любви и водки умереть!
А.
Теодор Тимофеевич Сухонин внешностью напоминал передового присяжного поверенного из советского кинофильма: пухлые щеки, бородка клинышком и падающие на лоб волосы, которые он откидывал назад вдохновенным жестом. Не хватало лишь пенсне, но его заменяли импортные массивные очки. Глаза за толстыми дымчатыми стеклами казались такими маленькими и далекими, что определить их выражение было невозможно. ТТ носил костюм-«тройку» с жилетным кармашком, откуда, как серебряное яйцо из гнезда, выглядывали старинные часы на толстой цепочке, уютно лежавшей на его значительном животе.
