– Руки.
Сама, освободившись из плена, фокусником щелкнула пальцами перед холодильником и открыла залепленную детскими переводилками дверцу.
Ждала, все-таки ждала она меня! Знала, что приеду. Верила, потому что ярко освещенное, дохнувшее холодом белое нутро оказалось забито приготовленной и разложенной по салатницам едой. В духовке ждала своего часа запеченная в фольге курица, а на подоконнике теснились всевозможные вазочки с вареньем и пирожными.
– За встречу, – предложил я, когда наполнили рюмки.
– За встречу, – согласилась Таня и посмотрела на меня долгим взглядом.
Раньше о подобной смелости не могло идти и речи. Повзрослела? Смерть мужа дала право жить по чувствам? Как тебе хочется жить, Таня-невеличка? Как близко позволишь приблизиться к себе? Впрочем, если пригласила…
– А где твой спаситель и защитник? – поинтересовался Витей, когда обоюдно засмущались откровенных взглядов.
– У бабушки. В поощрение за хорошее окончание школы.
– Какой школы? – не понял я.
– Здравствуйте, приехали, – улыбнулась Таня. – Ты хоть представляешь, сколько мы не виделись? Я уже состарилась. Давай, кушай с дороги.
Кушай-то кушай, но вдруг почувствовал: а говорить нам и не о чем. Наши судьбы складывались раздельно, без общих друзей, единых пристрастий и событий. На Петю и бабу Степаниду хватило двух минут, про мужа и Григория с девочками не заикались, чтобы не ставить друг друга в неловкое положение. Нас связывал лишь один месяц, к тому же стыдливо и позорно мной прерванный. Потому и его затрагивать особо тоже не хотелось.
Мы сидели уже на диване, включив спасительный телевизор и мельком поглядывая на часы. Таня уже не отстранялась от моей руки, которую положил на спинку дивана и время от времени опускал на ее плечо. Только иногда, если слишком подолгу начинал рассматривать сбоку, она, не глядя в ответ, пальчиками поворачивала мою голову к телевизору:
– Там интереснее.
Что же, она была права. Даже коротких мгновений встречи хватило, чтобы понять: Таня изменилась. И, к сожалению, не в лучшую сторону. Ее и по молодости нельзя было назвать красавицей, а сейчас черточки-морщинки вокруг рта стали глубже и привнесли грубоватость. Постарели шея и глаза – не зря женщины с возрастом столь усиленно налегают на тушь и крема, начинают любить легкие косыночки вокруг шеи. Стал выпирать, проситься на первый план остренький носик. Да-а, мой приезд мог претендовать на запись в книге рекордов Гиннесса: по срочности и невнятности приезда, а также по разочарованию.
– Ну что, пора спать, – первой не выдержала томления и неопределенности Таня. Встала, оглядела комнату, словно еще не решила, где и как мы проведем ночь. – Если хочешь, постелю тебе на лоджии. Сейчас там спать одно удовольствие.
На лоджии так на лоджии. Нет разницы, где постелено. Важно, где и с кем проснулся.
Таня покопалась в еще не распакованных коробках, отыскала белье.
– Помочь?
– Постель стелить – женское дело.
И это правильно.
– Справлюсь. Если хочешь, сходи в душ.
В душ не хотелось, но подчинился приличию. И не пожалел. Вода обволакивала, снимая усталость и напряжение. Все пройдет хорошо, все закончится прекрасно. Таня возбуждает и притягивает уже хотя бы потому, что когда-то нам не удалось прикоснуться друг к другу. Стоять бы и стоять под теплыми струями, закрыв глаза. Зная, что тебя ждут еще более счастливые минуты.
– Эй, не усни, – проходя на кухню, побарабанила пальчиками по двери Таня.
Не усну. Не для того ехал, чтобы спать. Даже и на лоджии. Может, позвать потереть спинку?
Фу, грубо и пошло. По большому счету, мой приезд тоже можно рассматривать двояко: и как удовлетворение похоти, и подтверждение тайных симпатий. Таня это понимает и тоже гадает, где истина. Может, махнуть на все рукой, закрыться на балконе самому и проспать до утра? Ведь, как ни крути, а влекло меня к ней только как к женщине. Или этого не стоит стыдиться?
– Полотенце бери новое, – вновь мимоходом напомнила о себе Таня.
Волнуется. Но чур – о своих женщинах никакого ерничанья. Позвала – значит, это ее выбор. Радуйся и говори «спасибо», что не забыт. Что ее выбор совпал с твоим собственным желанием. Все остальное – за бортом.
Специально не стал надевать рубашку, вышел в тельняшке – пусть это напомнит о прошлом и поможет снять напряжение. – Я постелила, проходи, – дожидалась меня на лоджии Таня.
Она была все в том же атласном халатике, но из-под него абажуром крутилась ночная вышитая сорочка. И это сказало больше любых слов и намеков. Та-ня!
– Погоди-погоди, – уперлась она ладонями мне в грудь. – Не надо, больно.
Отпустил. Она потерла плечи, сжала губы – откуда у нее такая привычка? Перешагнула порожек в комнату, присела на свой, приготовленный для одного человека, нераскрытый диван. Стесняется ожидания совместной ночи?
Перешагнул вслед за ней порожек: от горшка два вершка, а туда же, строит из себя Великую Китайскую стену. Успокаивая, опустился перед хозяйкой на пол, положил голову на колени.
Она перебрала пальцами мокрые после душа волосы, потом наклонилась, поцеловала меня в макушку. Ответный порыв пригасила ладошкой, удерживая голову на коленях. Тихо спросила: – Скажи, а ты бы мог тогда… жениться на мне?
Конечно нет. Но от праведного возмущения – как она могла усомниться! – снова попытался встать. И снова легкое прикосновение ладошки к голове. Сопротивляться не стал, лишь поцеловал цветочки на обтянувшей колени ночной рубашке.
– Тогда, молодым, все казалось легче и проще. Легче полюбить, легче оставить, – с несвойственной ей мудростью проговорила Таня.
– Но ты ведь была замужем! – напомнил я самый оправдательный для себя аргумент.
Таня вздохнула, но этот вздох легко переложился на слова: а ты попытался что-то изменить? Интересно, а как бы сложилась моя жизнь с ней? На нынешнюю особо обижаться грех, если собачимся с женой – то, надо признаться, чаще виноват сам… Нет, Таня все же не для совместной жизни. Она – медсестричка, на подхвате…
– Ладно, что было – то прошло, – не дала она слукавить. – Иди, ложись, – взъерошила только что приглаженные волосы.
Моя попытка удержать ее за колени не увенчалась успехом: Таня разжала пальцы и встала.
– Я прикрою шторы и дверь, чтобы утром не разбудить. Спи, пока не выспишься.
Замерла у открытой двери: выходи, ты меня задерживаешь. Все? А почему, собственно, и нет? У нас ничего не было и не будет. Завалюсь спать, а утром с первым автобусом – на станцию. Перетерпим. До следующего звонка. А в том, что он случится, не сомневался. Не ко мне, так к другому. Только кто же на тебя, такую невзрачненькую, клюнет? Кому глянешься? Это я попытался заглянуть в молодость, но там, как водится, тоже Мамай прошел.
