Вернулся за бастионные укрытия порожка и демонстративно, самолично закрыл за собой дверь. Не оглядываясь, не убеждаясь, глядят на меня или нет, разделся и опустился на обреченно заскрипевшую раскладушку. Не сомневался, что Таня будет лежать с открытыми глазами, злиться на себя и смотреть на балконную дверь. Но не-ет, я скорее отрублю себе руку, чем протяну ее к защелке. Ключ ищут к любимым, а тут – спортивный интерес…
В подсознании крутились еще две причины, из-за моего раздражения не смеющие громогласно заявить о себе. Влечение к Тане, желание обладать ею живет во мне оттого, что мы так и не стали близки в молодости. Случись подобная встреча, сейчас наверняка и не приехал бы. Есть и уязвленное самолюбие, если даже не обида: зачем вызывала, если стелить собиралась на балконе? В самом деле – зачем? Что, если подойти и спросить? Терять ведь нечего.
Встал, протянул-таки руку к двери. Она отворилась подозрительно легко, словно и была оставлена едва прикрытой. Не без волнения прошел к белеющему простынями дивану. До чего же притягательны женщины в постели! Но не для меня, не для меня!..
– Ты позвала меня убедиться, что еще можешь кому-то нравиться? Ты однажды посмотрелась в зеркало, вспомнила свои года и испугалась, что уже никто не упадет перед тобой на колени? Ты вдруг поняла, что ради тебя мужчины перестали творить глупости? Ты стала сама себе покупать цветы? Так ведь? – произнес яростной скороговоркой, чтобы не перебили и не остановился сам.
– Прекрати, – потребовала Таня, отодвигаясь в угол дивана и натягивая до подбородка простыню. – Прекрати сейчас же!
– Почему же. Просто хочу вместе с тобой проанализировать ситуацию. Вернее, помочь тебе, потому что лично я знаю, что происходит. Это наступление старости. Да-да, старости. Ты почувствовала это и, спасаясь, попыталась ухватиться за соломинку. За меня. И ты сделала правильный выбор – я сотворил в твою честь глупость, безрассудство. Ты не ошиблась адресатом и можешь быть удовлетворена.
– Это в тебе говорит обида, что… что я не разрешила лечь со мной.
– Не отрицаю, – согласился я. А женщина под простыней – господи, скольких я там находил в своей жизни! – Спокойной ночи, – улыбнулся я, испортив ей ночь.
Не дотронулся, не коснулся не то что ее самой, а даже дивана. Спите, мадам, дальше. И помните, что одинокая постель никогда не будет теплой. А я ухожу в свою стеклянную комнату…
…Но на самом деле я не говорю и не делаю этого. Я проигрываю весь разговор в уме. И жалею лишь об одном: что оставил в прихожей дипломат и туфли. Будь они со мной – открыть раму и вниз. Всего-то третий этаж, как раз сила удара как при парашютном прыжке в ветер. Зато не случится в моей жизни позорища – тюремной балконной двери-засова. И Тане наука на будущее.
В комнате вспыхнул свет. Юркнул под одеяло, прикрыв глаза. Даже если сама войдет на лоджию – я сплю. Только бы вошла, отыскала повод!
Свет гаснет. Никого. Тишина. А если отвести в сторону гордыню и самому войти к ней? Надо же понимать, что она женщина, что у нее есть свое самолюбие. Небось сам бы не очень одобрил, прыгни она с порога на шею и завалив в постель. Все верно, Таня ждет именно от меня более тонких, умных, тактичных и настойчивых действий. Зря, что ли, включала свет? Дает понять, что не спит…
Чуть поскрипел раскладушкой, встал, потоптался – пусть тоже знает, что маюсь в одиночестве. Пусть подготовится.
Натянул брюки. Попытался переждать, пока успокоится сердце – все же волнуется, несется как курьерский. Только куда? Да, надо идти, пока не загремел под откос. Сделаю вид, что иду в туалет или попить водички. На обратном пути заверну к дивану пожелать спокойной ночи. Получится ненавязчиво и без нахальства. Естественно.
– Что не спишь? – встретил меня шепот Тани, лишь протиснулся в комнату.
– А ты чего?
Таня шумно вздохнула, и без всяких кухонь и туалетов я подошел к дивану. Неважно, раскладывался ли он перед сном. Надо смотреть, каким он окажется утром!
Подтыкая под себя одеяло, Таня подвинулась, освободила местечко присесть рядом. Я медленно – чтобы могла при желании перехватить и отвести в сторону – протянул руку к ее лицу. Коснулся горячей щеки, почувствовал учащенное дыхание. Вот теперь – здравствуй. И не сопротивляйся.
Провел, еле касаясь, пальцами по губам – они отозвались еле заметным поцелуем. Посчитав это за своеобразное «добро», перевалил через подбородок к шее. Таня напряглась, затаила дыхание. Последний штурм – в вырез ночнушки. Пальцы наткнулись на плотную преграду лифчика: значит, женщины и в самом деле любят, когда их раздевают. Здесь без проблем. Застежки за спиной, справимся. Успокоил:
– Сейчас, сейчас.
И тут меня остановил, отрезвил плач. Торопливо, но уже запоздало отдернул руку, вернулся к щекам Тани. Они оказались мокрыми от слез.
– Уйди, – она мотнула головой, словно отгоняя надоедливого комара.
Едва отстранился, Таня отбросила одеяло, вырвалась из заточения. Всхлипывая, подалась в ванную. Щелкнул замок, из кранов вырвался поток воды, заглушая всхлипывания.
Ошарашенный, я остался сидеть на диване. Ничего себе реакция! И с чего бы это? Не хватало еще, чтобы она залилась в ванной или повесилась.
– Таня, – я тихо постучал в дверь. – Таня, прости. Прошу тебя, прости, – уговаривал я, не понимая, за что.
– Уходи. Уезжай, – сквозь шум воды попросила она, и я обрадованно встрепенулся: с удовольствием.
Уехать. Несмотря на ночь. Не встречались сто лет – и сто первый год перевалим. В нашем возрасте бабой больше, бабой меньше – нет разницы.
– Хорошо, Таня, я сейчас уеду. Только ты успокойся. Прости меня и успокойся, – мне предстояло освободить лишь хозяйку из ванной, удостовериться, что с ней все в порядке, что истерики не будет.
Но неужто взвилась из-за того, что дотронулся до тела? Как же с ней муж жил? И как она думает жить без него дальше? Запишется в монахини?
Вода стала журчать медленнее, и я поспешил на лоджию, за вещами. Уезжать. Немедленно. Пока Таня не передумала. И избави Господь от третьей встречи. Не хочу. Одеваться. Не забыть все же туфли.
Коридор наполнился светом – Таня вышла из ванной. Увидев меня в прихожей, прислонилась к стене. Я же торопливо присел перешнуровывать обувь. Если бы можно вот так, не разгибаясь, и выйти, на полусогнутых дошел бы до станции. Ибо перед плачущей женщиной мужчина виноват в любом случае.
Невесомо приблизились босые ноги, замерли рядом. Таня поправила мне прическу, но сделала это, видимо, для того, чтобы затем прощально провести ладонью по щеке.
– Скажи, у тебя есть друзья? – вдруг неожиданно спросила она.
Друзья? Я наконец посмотрел на нее. Красные глаза, распухший, сделавшийся совсем некрасивым носик. При чем здесь друзья? Мы могли стать друзьями, но ведь сама не захотела…
– Я чувствовала и тогда, а тем более убедилась теперь, что у тебя ко мне существовало одно желание – побыстрее затащить в постель. Я не права?
