А вот обращение запомнилось. Хотя и неправильное: по всем канонам судей называют «ваша честь». Но «ваша светлость» звучало красивее.
– Так я слушаю вас, Василий Иванович, – Светлане Сергеевне хотелось удивить капитана своей памятью не только на фамилию.
И пограничник не сдержал довольной улыбки.
– Ваша светлость, вы вызвали меня на утро на беседу, но мне только что приказали именно завтра убыть в командировку.
– Но вы вроде уволились из армии.
– Да. Но дело коснулось как раз тех мест, где когда-то служил. И я посчитал своим долгом… Одним словом, завтра в девять меня в Москве не будет. Шел предупредить вас. Вот, собственно, и все.
Светлана Сергеевна, вытаскивающая из сумочки зонтик, замерла. Все. «Вот, собственно, и все». А почему-то жалко, что все. И только ли потому, что ее теперь ничего не держит по дороге домой? Она спустится со ступенек, сядет в «ладушку» и привезет себя в тюрьму. К страшно равнодушному мужу, хотя и утверждающему в редкие минуты близости, что любит ее. Но в последний приезд свекрови, когда позволил своей матери кричать на нее, обвинять в том, что не смотрит за сыном… Господи, как она кричала! Да окажись она трижды права, на месте мужа следовало хотя бы остановить ее.
Не остановил. Уткнулся в телевизор, словно события шли не у него в семье, за спиной, а на экране. И поняла: а они-то давно с ним живут не вместе, не рядом, а как бы параллельно. И равнодушно – может быть, свекровь в чем-то даже права.
Вот так-то, Туманов. Вот такие проблемы случаются и у тех, кто сам рядит да судит…
– Спасибо, что предупредили, – грустно поблагодарила она офицера.
Теперь нужно спускаться со ступенек. Но если у Туманова еще вопросы или сообщения, она с удовольствием задержится…
– А вы в жизни не такая решительная и строгая, как во время суда. И у вас очень усталый вид. Крепитесь.
А вот это вы зря, Туманов. Нельзя же так сразу заглядывать в самую душу. И почему-то еще больше после этих слов не хочется идти к машине. Потому что нашелся человек, который что-то в тебе понял? Посочувствовал?
– Извините. Я, кажется, влез в недозволенное, – капитан, чуткий, как листья на ветру, вновь снял фуражку. Склонил повинно голову.
Вы историческое ископаемое, Туманов: так давно уже никто не извиняется. И фуражка у вас ненормальная. Вокруг все серо, а она, словно наперекор погоде и настроению, ярко-зеленая.
Одно плохо – у них в разговоре опять заминка. Выжидание. Ожидание друг от друга подсказки и поддержки. Вслух. А может, ему тоже не хочется идти домой? Взял бы и пригласил тогда в кино, кафе или просто прогуляться. Ее так давно не приглашали на свидание! Тысячу лет. Она бы согласилась, пошла. Сегодня – да! Про завтра ничего сказать не может, не уверена в себе завтрашней, а вот сегодня… Ну, Туманов, Василий Иванович, тридцати двух лет. Вы же офицер. Проявите учтивость и решительность. Тряхните стариной. Но пограничник, словно боясь показаться навязчивым, молчал. Вздохнув, она пошла к машине. Капитан успел поддержать ее под локоть, но три ступеньки с крыльца – это так мало. Так быстро…
– Вас подвезти? – теперь уже деловито, приглушая так неожиданно вспыхнувшую искру безрассудства, спросила она.
Капитан наконец уловил в ней перемену. И сразу поник, стал похож на ее мокрую, потерянную, одинокую «Ладу». Сами виноваты, Василий Иванович, что граница вашего «я» оказалась на замке и нарушитель не прошел. Получите и награду – такой же безысходный одинокий вечер. «Вот и встретились два одиночества, развели у дороги костер. А костру разгораться не хочется…» Вот и весь разговор. Откуда у песни такая точность в интонации и словах? Потому что общество накопило критическую массу своего одиночества? Ей, судье, оно видно более, чем кому бы то ни было. Да и ее собственная жизнь стала весомым вкладом в рождение подобной песни…
Прошедшая в раздумьях минута, в течение которой они подходили к машине, стала решающей и для пограничника. Он изменился буквально на глазах, когда перехватил ее руку с ключами. Спросил лукаво:
– Ваша светлость знает, что в армии старшим машины является тот, кто сидит справа от водителя? И он же руководит его действиями?
Не отпуская руку, посмотрел долго, пристально. За этим взглядом и вопросом угадывалось будущее их отношений, и теперь уже от ее ответа зависела надежность границ. А что, если попробовать вырваться из пелены серости, однообразия и разочарований? Она хочет внимания. Элементарного уважения к себе как женщине. Она даст возможность почувствовать себя уважаемой и притягательной. Не более. У нее есть голова на плечах, чтобы вовремя остановиться. Итак?
– Товарищ старший машины, мы поедем сегодня или обречены мокнуть хоть и под весенним, но дождем? – пошла-таки она за взглядом пограничника. И даже не пошла, а бросилась с обрыва в холодную воду. А телу стало жарко…
– По местам! – мгновенно подал команду Туманов.
Обогнув машину и сбросив плащ-накидку, занял причитающееся рангом место. Но замер, когда Светлана Сергеевна, положив на плетеную баранку руки, стала невидяще глядеть в матовое от влаги стекло.
– Вы в самом деле сегодня устали, – слегка дотронулся, обозначая внимание, до ее плеча Туманов.
В голосе исчезли нотки бравады и напускной игривости, и сам он сделался проще, словно с интонацией рухнула и его защитная оболочка. Обнажив такого же усталого, ранимого, а оттого понимающего других человека.
Светлана Сергеевна покивала в знак согласия, и Туманов тут же приободрился. Так группируются люди, принимающие на себя ответственность за других.
– Давайте вместе поужинаем. Я, например, голоден, как пограничная мышь, а дома… – капитан запнулся, не желая вытаскивать на свет семейные проблемы. Но слово было сказано, и он быстро, словно не о себе, закончил: – …дома меня ужин, знаю точно, не ждет.
– Меня тоже, – грустно улыбнулась Светлана Сергеевна.
Что же, она хотела, ждала этого предложения. Дождалась, но неожиданно оказалось, что основное усилие – это сделать еще один шаг. Произнести, хотя бы безмолвно, это самое «да».
– На набережной недавно открыли после ремонта «Дубраву», – неназойливо подтолкнул ее к решению Туманов, и Светлана Сергеевна, оценив его выдержку и такт, решилась. Включила двигатель, дворники. Стекла очистились, и стала видна, хотя и недалеко, дорога вперед.
В «Дубраве» пришлось немного постоять, пока из-за углового столика не вышли, поддерживая друг друга, четверо толстеньких, коротеньких, мелькающих запонками бюрократиков. Приехавших, скорее всего, на какой-нибудь никому не нужный симпозиум или коллоквиум. Боясь упустить место, сели за неубранный столик, отыскав на нем местечко для локтей.
– Гуляют ребята, – Туманов чувствовал себя неудобно из-за отсутствия шика и комфорта и перевел тему на застопорившуюся у выхода четверку.
– Сейчас время такое: одним гулять, другим плакать, – оглядела прокуренный зальчик с множеством уютных кабинок Светлана Сергеевна. Переключила свет в настенном бра на одну свечу. Положила подбородок на подставленные кулачки, вгляделась в капитана.
