На лавке около окна разместились атаман Селевёрстов и ещё с десяток казаков. Нас же с Ромкой вместе с семью казаками-малолетками поставили в центр комнаты, и начался казачий суд.
Сначала опросили самого младшего из нас Ромку. Из его рассказа можно было понять, что он сидел, никого не трогал, его обозвали молокососом и попытались выкинуть из комнаты, поэтому он и ударил Семёна Савина, а потом Ваську Чуева, который на него бросился. Я, включив дурака, почти слово в слово повторил всё за Ромкой: никого не трогали, тут обзываются, а потом драться лезут. Отбивались мы, станичники дорогие. Все в белом мы с Ромкой. Это всё они — злыдни! Ещё и ножиком тычут, окоянные!
Из семи казаков-малолеток, шестеро также чуть ли не слово в слово обвинили нас в том, что не проявили уважение к старшим по возрасту казакам, да ещё драться первыми полезли. И только Афанасий Гусевский, придерживая свою правую на перевязи руку, сказал, что правильно отреагировали Ромка и Тимофей на оскорбления Семёна Савина и нападение остальных казаков, а ему, то есть Афанасию, вообще голову оторвать надо было за то, что он на брата-казака кинжал обнажил. И спасибо Тимофею за то, что его в живых оставил!
На такое заявления остальные казаки-малолетки и я с Ромкой очумело уставились на Афанасия, а его дед — Ион Гусевский, что-то одобрительно проворчав, начал разглаживать свою шикарную седую бороду на груди. Среди казаков и старейшин на лавках после заявления Афанасия начались негромкие переговоры, шум от которых начал возрастать с каждым мгновеньем. Основным камнем преткновения стал вопрос — каким образом должен был отреагировать Ромка на слова Семёна Савина. Имели ли он право ударить в ответ на слова и действия казака приготовительного разряда, уже принявшего присягу или должен был стерпеть и дать себя выкинуть на улицу, так как Ромка ещё не казак, а сын казачий. И любое слово казака, для него закон. Гомон в комнате разрастался и разрастался, пока Давыд Шохирев, самый старый казак в станице, не поднял в вверх правую руку с зажатым в неё костылем-клюкой. Чуть ли не мгновенно в комнате наступила тишина, и все присутствующие повернули головы в сторону старейшины Шохирева.
Дед Давыд степенно разгладил бороду, а потом, повернувшись к Митрофану Савину, спросил:
— Митрофан, я тебя на сколько годков старше?
Савин оторопело уставился на Шохирева, потом что-то вспоминая, беззвучно зашевелил губами и, наконец, произнёс:
— Лет на шесть, вроде, или чуть больше.
— А теперь вспомни, как в Кучугай ты отреагировал, когда я на посиделках с девками тебя щенком обозвал?
— Дык, это, — Митрофан Савин, зажал бороду в кулак, — драться на тебя полез и в лоб получил.
— А ты тогда казаком был?
— Нет, присягу ещё не принимал.
— А я был?
— Да, был.
— Так что же ты на меня полез? Раз я казак сказал тебе, что ты щенок, сын казачий, значит, ты и есть — щенок!
— Э-э, Давыд, ты говори, да не заговаривайся! Сейчас как тресну костылём по башке! — дед Митрофан начал вставать с лавки.
Старейшина Шохирев, примиряюще поднял ладонь вверх:
— Не кипятись, Митрофан. Ты же тогда драться полез, честь свою защищая. Почему же другого от Ромки Селевёрстова хочешь? Или если его и Тимофея Аленина твой внук молокососами обозвал, то это не оскорбление?
— Да, вроде, всё так и, всё-таки не так! Не правильно получилось как-то.
— Правильно, Митрофан, что не правильно всё в этом случае. Ты в Кучугай от меня в лоб получил и успокоился. И за честь свою вступился, показав всем, что справным казаком растёшь, и урок от старшего получил. А здесь сыны казачьи казаков поучили, да ещё как! Вот это и неправильно!
— Давыд, любитель ты тень на плетень навести, — Савин раздраженно стукнул костылём об пол. — Делать то, что будем!
— Казаков учить лучше будем, чтобы их молокососы всякие не били. А вот чему и как учить, давайте у атамана нашего спросим. Как он Ромку своего, да Тимофея обучает. Может, кормит чем-то особенным? — ухмыляясь в бороду, прогудел дед Шохирев.
— Мясом сырым он нас кормит, чтобы злее были, — пробурчал тихо я, склонив голову, но был услышан.
От раздавшегося в комнате гогота казаков, казалось, рухнет крыша. Сидевший рядом с атаманом Митяй Шохирев, стал толкать Селевёрстова в бок, воспрошая: «Атаман, неужто, правда, сырым мясом кормишь? Правда? Скажи?»
— Да ну его, уникума, хренова! — Селевёрстов весь красный поднялся с лавки. — Его и спрашивайте, чего они с Ромкой жрут, да чему обучаются. Ромка у Тимофея уже пять месяцев в обучении, а у кого Тимофей учился я и сам не знаю.
В комнате после слов атамана наступила тишина. Старейшина Афанасий Раздобреев удивлённо спросил атамана: «Это что, правда, Петро? Не ты Ромку, а Тимофей его учит?»
— Эх, станичники! — вахмистр Шохирев поднялся с лавки во весь свой богатырский рост. — Если бы видели, какой гимназий Ромка с Тимофеем в пристрое Аленинского дома организовали. Чего там только нет. А занимаются так, что только пар от них идёт. И так почитай каждый день по несколько часов. Я поэтому и не удивился, когда они семерых казаков уделали вдвоём. На их учебные схватки на кулаках, да с кинжалами страшно смотреть. Сами иногда в кровь бьются.
— Тимофей, а это правду Алёшка Подшивалов сказал, что ты моему Афоньке пообещал в следующий раз, если он на тебя с кинжалом нападёт, либо руку ему сломать или убить его же кинжалом? — раздался скрипучий голос Иона Гусевского.
— Правду, деда Иона, — я, изображая смущение, опустил голову. — Погорячился я.
— Ты, казачина, не дуркуй. Погорячился он. Пятерых казаков положил. Такое только с холодной головой сделать можно. Бери этих оболдуев, — Ион Гусевский показал на казаков-малолеток, — расставляй их и показывай, как с ними дрался. Вместо Афоньки возьми Петьку Башурова. Они комплекцией одинаковы. Казаки, кто-нибудь кинжал Петьке дайте.
— Что застыл, Тимофей? — Селевёрстов, ткнул меня в плечо, проходя мимо, подавая кинжал Башурову. — Или опять не помнишь, как вчера казаков уделал.
— Да помню всё, дядька Петро. Вы Петрухе Башурову кинжал в ножнах дайте. Он сначала на меня без него нападал. Позже уже достал.
Я расставил казаков-малолеток в те позиции, с которых они нападали на меня и стал показывать, что и как делал, отбиваясь от них, и какие удары наносил, чтобы их вырубить. Когда дошло дело до схватки с Афанасием, я на Петрухе показал, как сначала боковым ударом левой ноги в грудь отбросил от себя Бурундука, одновременно с этим правой рукой сбивая в сторону удар Гришки Батурина мне в голову. Далее в замедленном действии, добиваясь синхронности движений от Петрухи и Григория, показал, как нанёс удар коленом в печень и локтем в челюсть Батурину, а потом развернулся, чтобы встретить Афанасия, бьющего меня кинжалом в область шеи.
— Это чего же, Афонька на смерть бил? — громко озвучил этот момент Митрофан Савин. — Вот, стервец!
