Я под эти комментарии показал, как чуть не успел довернуть корпус, уворачиваясь от удара, из-за чего получил порез плеча, а потом обозначил перехват руки Елизара с кинжалом и, как рычагом через своё плечо вывихнул ему руку. На этом показ закончился.
— А руку сломать, как грозился, мог вчера Афоньке? — опять проскрипел его дед.
Я попросил Петьку Башурова опять медленно нанести мне удар кинжалом в шею, а сам проделал те же движения, только рычаг его руки провёл, не через предплечье, а через локоть. Когда нажал чуть посильнее, Башуров приподнялся на цыпочки и зашипел от боли. Я быстро отпустил его руку.
— Если бы сделал так, то сломал бы Афанасию руку в локте. Мог бы и по-другому. Так ещё проще бы было.
Я попросил Башурова опять ударить меня кинжалом, а сам, сместившись влево, перехватил его руку своей правой за запястье, а левой обозначил резкий рубящий удар по его локтю.
— Неужто руку бы так сломал? Не верю! — дед Гусевский покачал головой. — Не верю.
Я прошел к печке, где в уголке стояла метёлка на длинном черенке, и взял её в руки. «Всё получится, — думал я, возвращаясь обратно. — Я смогу, главное настрой. Для моей руки нет преград. Сколько всего раньше переломал и переколотил, отрабатывая резкость и точность ударов. Я смогу!»
Всучив Петрухе вместо кинжала метёлку, черенком в мою сторону я сказал: «Бей в шею, и бей сильно!»
Петруха казалось, только этих слов и ждал, ударил как пикой, вкладывая в удар всю свою злость на меня. Я же повторил всё то, что только что показывал казакам, но удар левой рукой нанёс резко и в полную силу. Удар. Хруст. В моей руке осталась половинка черенка, а Петруха, обалдевая, рассматривал в своей руке остатки метёлки.
— Не хрена себе, — к нам подскочил, сидевший ближе всех Алексей Подшивалов, и, взяв у нас обломки метлы, показал их казакам. — Млять, как шашкой рубанул!
После возникшей тишины, вызванной удивлением от моего удара, все казаки в комнате разом загомонили. Но тут снова раздался скрипучий голос старейшины Гусевского:
— Тихо! Тимофей и убить вчера моего внука его же кинжалом смог бы?
«Ну, достал, старикан! И чего не уймется?» — подумал я, но вслух вежливо произнёс.
— Мог бы, деда Иона.
Повернулся к Петрухе и, подав ему кинжал, который до этого засунул за голенище сапога, вручая Башурову метёлку, попросил ещё раз ударить меня.
Петруха, с какой-то опаской взяв у меня кинжал, неуверенно ткнул им в область моей шеи. Я, сделав под шаг в левую сторону, перехватил его правую руку с кинжалом у запястья, а левой с внутренней стороны предплечья, выгибая руку, рванул Петруху на себя, заставляя его упасть телом на кинжал. Затем резко остановил это движение, с трудом возвращая Петруху в исходное положение, а сам развернулся к Гусевскому.
— Деда Иона, в зависимости от того, какой бы шаг назад я сделал, Афанасий или вот Петруха, напоролись бы на кинжал либо животом, либо грудью, либо шеей.
— Эк, как! Мастак! А просто выбить бы кинжал у Афоньки мог?
— Мог бы, деда Иона.
Я повернулся к окончательно обалдевшему Петрухе и попросил:
— Давай еще раз, Пётр. Только, медленно бей.
Петруха каким-то заторможенным движением обозначил удар кинжалом в мою сторону. В этот раз, я, чуть развернувшись в плечах, уходя с линии атаки кинжалом, обозначил одновременные удары навстречу друг другу левой рукой по запястью, а правой по предплечью правой руки Башурова. Несмотря на слабые удары, кинжал выскользнул из Петрухиной ладони и вонзился в пол.
— Что же так не сделал вчера у Подшивалова?
— Деда Иона, Пётр и я сейчас удары только обозначили. Если бы я вчера также сделал, когда Афанасий бил, кинжал бы до стены улетел бы, а там девки сидели. Мог бы поранить из них кого-нибудь или того хуже.
Ион Гусевский поднялся с лавки и, потрясая костылём в сторону своего внука, буквально взревел:
— Что, щенок, понимаешь теперь, почему я тебе вчера говорил о том, что Тимофей Аленин тебя пожалел? Видел сейчас! Ему тебя проще убить было, чем обезоруживать, подставляясь чуть ли не спиной под твой удар. Он и тебя, сучонка, и девок пожалел! А себя нет.
— И вас всех пожалел! — Иона направил свой костыль на казаков-малолеток, которые от его рёва сжались в тесную группу. — Ударил бы чуть сильнее и покойники. У-у-у, выблядки, несрушные!
— А вы, что скажите, станичники? — Ион Гусевский обвел всех находящихся в комнате казаков внимательным взглядом из-под густых седых бровей.
— Я больше половины ухваток и ударов Тимохи никогда в жизни не видел! — прогудел Давыд Шохирев.
— И я! И, я! И, я! — прозвучало, чуть ли не со всех сторон.
— А ногами как машет! Внучку Ваньки Лунина как в челюсть засветил! — пристав с лавки и потрясая клюкой, почти кричал Митрофан Савин. — Экий, стервец!
— И кто тебя, Тимоха, всему этому обучил? — перекрывая, стоящий в комнате гомон, опять прогудел дед Давыд.
«Прости, дед Афанасий! — подумал я. — Иначе не поймут казаки!»
— Дед Афанасий учил. Сначала как всех казачат, а после того как родителей убили и мы к дядьке Ивану Савину в пастухи подрядились, дед меня на пастбище каждый день обучал. Сначала нашим родовым ухваткам, а потом и другим ухваткам и приёмам учить начал.
— Ногами у нас так не бьются, — раздался бас Шохирева старшего.
— Так дед говорил, что эти ухватки он перенял во время Крымской войны. С ними тогда вместе кубанцы воевали. И был у них казак один, которого турки «дьяволом смерти», кажется, прозвали. Чтобы показать свою лихость, тот казак против янычар иногда с голыми руками выходил и побеждал их. Дед с ним подружился, и тот много чего из своих ухваток показал, а дед запомнил.
— Кубанцы, те да, любители ногами и руками помахать, — вздохнул Феофан Подшивалов. — Я как-то видел, как один подпрыгивал выше головы и одновременно двумя ногами удары наносил.
«Кажется, прокатило, — подумал я. — Что же будем рассказывать сказки дальше».
— А ещё я записи покойного дяди Ивана нашел, — продолжил я, когда казаки закончили воспоминания о кубанских казаках и их боевой выучке. — У него там приемы из панкратиона описаны.
— А это, что такое? — спросил кто-то из казаков.
— Панкратион — это вид борьбы без оружия древних греков, — напомнил о своём присутствие батюшка Александр. — Очень сильные войны были. Их царь Александр Македонский полмира с такими воинами завоевал за триста с лишним лет до рождения Иисуса Христа. Во время этой борьбы никаких ограничений не было, что часто приводило к смерти кого-то из бойцов во время схватки.
— Эко, как! — загомонили казаки. — Это, что же как в настоящем бою бились, батюшка?
— Ещё и «банкратион» какой-то! — протяжно и громко вздохнул атаман Селевёрстов и, повышая голос. — Ох, Господи, дела наши тяжкие. Всё, давайте, малолетки, идите отсюда. А мы решать будем, что с вами делать. А то со всеми этими «банкратионами» до ночи не разберёмся.
