— Кто же их ждал то! — махнул рукой Селевёрстов. — Ведь ни разу рядом со станицей даже зимой не шалили. А тут, видимо, на табун, варнаки, позарились.
— Дальше то что? — судорожно сжал в руке костыль Афанасий.
— Что? Что! Когда казачата увидели, что хунхузы через Амур переплывают, твой Тимоха кричит: «Заворачивай табун. В падь его гони!». Ну и погнали, а хунхузы, переправившись, за ними.
Перед тем как в Соворовскую лощину спуститься Тимоха опять кричит: «Гоните в станицу. Казаков поднимайте!»
Тут выстрел, Ромка мой обернулся, глядит, а Тимоха из седла валится, ну они с Петрухой в станицу и припустились.
— Бросили, значит? — угрюмо произнёс старый Аленин, сверкнув глазами.
— Да погоди ты, дядька Афанасий! — атаман опять вытер пот, теперь рукавом рубахи. — Влетели Ромка с Петрухой в станицу с криком: «Караул, хунхузы!» Мы в набат. Кто в станице из казаков был — в ружьё, на конь и к Соворовской лощине. Пока скакали, казаки гутарят, что поздно уже, увели хунхузы табун, придётся за ним на ту сторону Амура идти.
— Да не тяни ты, Никодимыч! — взмолился Афанасий.
— Да… живой, живой твой Тимоха. Вона привезли уже. — Селевёрстов показал рукой на въезжающих на двор Алениных казаков.
Старый Аленин с трудом дошел до подвешенных между лошадей носилок, где лежал внук Тимофей и невольно отпрянул. Вид у Тимохи был ужасен: порванная рубаха, шаровары, сапоги — всё было в грязи и буквально залиты кровью. Лицо и волосы молодого казака были покрыты буро-коричневой коркой. Лишь на голове, да на правом предплечье белели повязки из холстины, также пропитанные кровью.
— Не бойся, дядька Афанасий, — атаман неслышно подошёл и положил старику руку на плечо, — не его эта кровь. Легко можно сказать твой внук отделался.
— А чья кровь тогда? — повернув голову к атаману, спросил старик.
— Расскажу всё, подожди. Сейчас казаки Тимоху в бане разденут, отмоют и в хату занесут. Давай быстрее, станичники! — повелительно гаркнул Селевёрстов. — Шевелись!
Четверо казаков, спешившись, осторожно сняли носилки с телом Тимохи и понесли к бане Алениных. Ещё двое бросились в дом за вёдрами. Кто-то уже черпал воду из колодца, а мощного телосложения черноусый казак кинжалом щипал лучину для розжига банной печки.
В это время на двор въехала бричка, из которой вылез окружной фельдшер Иван Петрович Сычёв. Что-то, спросив у казаков во дворе, он быстрым шагом с саквояжем в руке прошел в баню.
Старый Афанасий тяжело опустился на лавку у дома и, показав атаману Селевёрстову, чтобы тот садился рядом, устало произнёс: «Ну, сказывай далее».
— Да что сказывать то… — также тяжело опустился на лавку атаман. — Не понятно всё!
— Что не понятно?
— Да то. Получается, дядька Афанасий, что Тимоха то твой двенадцать хунхузов на тот свет отправил.
— Как двенадцать? — брови старика Аленина от удивления взлетели вверх.
— А не знаю как! — Селевёрстов поставил шашку между ног и оперся подбородком на её эфес.
— Последнего он у нас на глазах убил, — атаман разгладил пальцами свои сивые усы. — Галопом влетаем с казаками в Соворовскую ложбину, там уже нет никого. Несёмся дальше к спуску к Амуру у Песчаной косы, глядим — сверху на холме Тимоха стоит в таком вот виде: весь в кровище, а на него хунхуз верхами несётся во весь опор, визжит и своей железякой китайской машет. А у Тимохи правая рука плетью висит, а в левой только кинжал.
Атаман замолчал. Старик Аленин напряжённо ждал продолжения.
— Представляешь, дядька Афанасий, — Селевёрстов развернулся всем телом к старому казаку, — на него китаец этот летит, да здоровый такой, как бы ни больше нашего Митяя Широкого, а твой Тимоха стоит с одним кинжалом и ждет его спокойно.
— Пётр Никодимыч, не тяни ты душу! Дальше рассказывай!
— Рубанул хунхуз Тимоху сверху наотмашь, тот попытался увернуться и прикрыться кинжалом. Всё думаю — нет больше Тимохи! Такой удар сам не знаю — отбил бы или нет, да и то шашкой, а не кинжалом.
Селевёрстов задумчиво начал крутить кончик уса.
— Словом, хунхуз на нас выскочил. Мы только карабины подняли. Раньше-то стрелять не могли, Тимоха варнака загораживал, — атаман рубанул рукой. — Смотрим, а китаец с коня валится, и в спине у него кинжал торчит. Тимоха же постоял, постоял, покачнулся и упал.
Старик Аленин крепче сжал костыль обеими руками.
— Мы на холм намётом поднялись, — продолжил свой рассказ Пётр Никодимыч, — глядим, Тимоха лежит, лицо кровью залито. Мишка Лунин с коня соскочил и к нему кинулся: «Жив!!! — кричит. — И голова целая!». Да давай рубаху на себе рвать и перевязывать голову Тимохе.
Селевёрстов посмотрел в глаза Аленину:
— Я с остальными казаками стал с холма спускаться к Амуру, а там картина: у подножия холма две коняки мёртвые с взрезанными животами и два китайца с перерезанными глотками. А ещё дальше по берегу во всей красе девять мёртвых хунхузов и у всех головы прострелены. Трое почему-то поперёк седла на лошадях лежат. Ну и наш табун почти полностью по берегу разбрёлся.
— У Тимохи то с утра, когда на пастбище уезжал, только четыре патрона к его берданке было, — сказал Афанасий, не отрывая удивлённого взгляда от лица атамана.
— Собрали мы табун, Тимоху перевязали, чем смогли, на сделанные носилки положили, подвесили между лошадей, да назад подались, — продолжил Селевёрстов. — Я там урядника Башурова с двумя десятками казаков оставил, чтобы ещё пошукали, посмотрели, на ту сторону Амура быстро сходили.
— А наказному атаману не доложат? — спросил Афанасий Васильевич. — Запретили нам на ту сторону в Маньчжурию ходить.
— Ничего, Наум Башуров казак опытный. Всё по-тихому сделает. Следов не оставит. А вот и фельдшер!
— Что скажете, уважаемый Иван Петрович? — поднялся с лавки Селевёрстов, а за ним с трудом встал и старый Аленин, с надеждой смотря, на подходящего к ним фельдшера.
— Всё хорошо! — ответил Сычёв, подходя к казакам. — На удивление хорошо. На правом боку касательная рана от огнестрела, прострелено правое предплечье, но кости все целые, на голове сильный ушиб височной области с левой стороны и рассечение кожи.
Фельдшер поставил саквояж на землю, достал из сюртука коробку папиросок и, закурив, продолжил:
— Через месяц или два будет как огурчик, шрам только над левой бровью останется, да правую руку надо будет ещё с месяц другой поберечь.
— Он уже пришёл в себя? — с затаённой радостью спросил старый Афанасий.
— Пока нет. Контузия от удара по голове у него сильная и кровопотеря большая. Так что покой и пока только питье с лекарствами, которые я оставил. Потом бульона можно дать будет.
Сычёв загасил папироску:
— Завтра приеду, сменю повязки. Если вдруг его вырвет, Афанасий Васильевич, не пугайтесь. Такое бывает после сильного удара по голове. Счастливо оставаться! — доктор направился к бричке.
