– Иди отсюда! И никогда больше не заходи в такие места!
Он толкнул ее к выходу, и порченая послушно побежала, прижимая к груди хлеб. Косичка перестал дышать. Назревала кровавая драка, и пора было делать ноги, но он не мог пошевелиться. Вся винная превратилась в огромный глаз, вперившийся в спину парня.
– Ах ты… – задыхаясь от негодования, начал было матрос, приведший порченую.
В следующий миг у его горла блестел, впиваясь в кожу, потрясающей красоты изогнутый кинжал. Никто даже не заметил, когда парень умудрился достать оружие.
– Будешь так делать, и я отрежу твою рыжую намулийскую голову, а потом поджарю вот в этом камине веселья ради, – сказал он очень тихо, но слова услышали даже в дальней части залы. – И вы все. Сидите и жрите свое пиво молча, над детьми издеваться не смейте, а то я начну развлекаться по-своему.
С этими словами он медленно отнял лезвие от шеи потного ошалелого моряка и направился к выходу, по пути кивнув Косичке. Тот чуть на месте не умер, прошитый со всех сторон пиками взглядов. Какой уж тут ужин, когда сидел за одним столом с конченым психом, на которого теперь зуб у всех местных моряков. Да его же порежут на мелкие кусочки! Липкуда порежут! На парня-то плевать, главное – себя от проблем избавить. И певун тоже заторопился к выходу, пока шокированная представлением публика не ожила.
Спустя пару минут беглая троица пряталась в закоулке, слушая, как по улицам носятся горланящие ругательства матросы.
– У тебя вообще мозги есть?! – выпалил Косичка, выглянув из портала в стене, где они стояли. – Ты зачем это сделал?
– Да так, – равнодушно отозвался парень, глядя на порченую у себя под боком. – Вспомнил кое-кого. Разозлился.
Липкуд схватился за голову:
– Да ты ненормальный! Точно ненормальный! Ты хоть подумал, что потом будет? Да они теперь и тебя, и меня, и вот эту на кусочки поделят и сожрут!
– Плевать я на них хотел, – сказал парень, накидывая капюшон на каштановые кудри. – Мне все равно уплывать скоро, а они не с моего корабля.
– Тебе-то уплывать! – топнул бесновавшийся Косичка. – А я что делать буду?
– А ты иди и выступай в нормальном театре, а не ной. Девчонку с собой прихвати, чтоб не пришибли. Она вон петь умеет вроде.
– Еще только ее мне не хватало! Сам за нее впрягся, сам и заботься теперь!
– У меня с этим плохо.
Парень похлопал Косичку по спине и преспокойно зашагал в сторону главной улицы.
Время проходило в оцепенелом молчании. Девочка дула на руки, а Липкуд старался не смотреть на нее: ему становилось плохо от вида ожогов.
– Дай-ка сюда, – не выдержал он наконец, прикоснулся к ладоням порченой и пропустил через тело холод.
Волдыри покрылись тонким слоем инея.
– Это чтобы меньше болело, – пояснил Косичка, с удовольствием чувствуя, как жар под одеждой утих. – Если замерзнешь, скажи, я уберу.
– Он н-настоящий?! – удивилась девочка, слегка заикаясь и разглядывая посеребренные руки. – Эт-то снег?!
– Тихо ты! Проблем не оберешься с тобой! Молчи лучше!
Косичка боролся с морозной болезнью уже много лет и все без толку. В день страшного пожара внутри Липкуда проснулось колдовство холода. Оно потушило огонь, и, когда мальчик выполз из-под обугленных балок, все кругом было покрыто толстым слоем льда. С тех пор то и дело приходили странные сны, от которых певун просыпался в поту, но вместо капель смахивал со лба ледяные крупинки, а кровать под ним хрустела сродни мокрой ткани на морозе. Проклятие шаманов мучило Липкуда вот уже десять лет. Разве можно избежать проблем, когда ты такой? Косичка неспроста оказался в Унья-Панье, дальше его ждала Папария – город вишневого вина и разноцветья уличных фонарей, а неподалеку от него – кладбище шаманов, где, по слухам, можно было избавиться от колдовства.
– Все, – сказал он девочке. – Дальше я сам.
И ушел, нервно озираясь по сторонам.
* * *
Могильный лес – место неприятное. Сколько лосей тут подохло, одному небу ведомо. А на первый взгляд и не скажешь. Особенно днем, когда яркая зелень бьет в глаза со всех сторон. Кругом блестит затянутая ряской топь, играют глянцем растения с крупными, сочными листьями. Только в этой части Намула росли такие гигантские папоротники. А вот деревья были тоненькие, доверху облепленные мхом. Меж островками с твердой почвой лежали наполовину утопшие, белые, точно кости, остатки берез. По ним-то Липкуд и хотел добраться до конца болота. Поначалу все шло гладко, он ловко балансировал на узких стволах, пока не попался тот самый. И ведь шкура на нем была целехонька, а внутри, оказалось, одна труха. Ладно хоть, место неглубокое. Что ни говори, а тонуть Косичка не любил. Даже ради сочинения самых страшных историй.
В Могильном лесу без того ужасов хватало. Одно дело эти лоси. Ну, заплутали, бедняги, так и лежат себе спокойно, никому не мешают. А вот люди, даже умерев, умудряются другим покоя не давать. Ходят и пугают прохожих. Из-за них дорогу и забросили, ну и потому, что у пары человек от местной жижи по телу по шли жуткие язвы. Так с ними затмению и отдали. Ясное дело, и проклятый шаман внес свою лепту. Говорили, он сам где-то тут утопился, чтобы его кости никуда не делись и он потом переродился из них.
В призраков Липкуд не верил, да и день в разгаре стоял, когда он только ступил в торфяное царство, но теперь уже вечерело, сумерки нагоняли жути, и Косичка порядком струхнул. Только попробовал выбраться, глядь, а слева кто-то белый стоит. Липкуд так и сел. Чвокнула под ним жижа. Шумная птица перелетела с ветки на ветку.
– Изыди! – рыкнул Косичка грубым, страшным голосом и обрадовался, что не потерял дар речи.
С таким, как у него, талантом и мертвого можно испугать, но привидение никуда не делось. Стояло, глазами хлопало. Липкуд пригляделся и увидел все ту же девочку из Унья-Паньи в сером шерстяном платьице и облезлой шали на плечах. Она топталась на краю островка, к которому припадала злополучная гнилая береза, и смотрела на Липкуда льдисто-серыми глазами без живой искорки.
– Ох! Дура! У меня чуть сердце от страха не лопнуло!
– Д-держи, – сказала порченая, протягивая скользкую палку.
Она обернула ее подолом, чтобы ухватиться покрепче, и принялась вытягивать Липкуда. Ближе к берегу топь становилась глубже. Косичка ушел в нее по пояс и вряд ли выбрался бы сам. Девочка пыжилась и кряхтела. Силенок у нее было мало, но Липкуду и это помогло. Особенно он радовался, что сумел вылезти, не оставив в дар болоту свой распрекрасный кафтан с рукавами, черпавшими грязь сродни ковшам.
– Да-а, уделал так уделал, – присвистнул он, оглядев себя. – Это конец света, скажу я тебе…
– П-почему? – удивилась порченая. – Почистим, д-да и все.
– Почистить-то почистим! А кто меня такого вонючего теперь в питейную пустит? И без крова остался, и без еды. Тьфу!
