– А кто же? Кто?
– Мороз – отец мой жгучий, – вздохнула Снежница, глядя себе под ноги и комкая блестящую ткань. – Ах! – Она встрепенулась. – Слышу! Это он! Вот-вот придет! Вот-вот тебя без жалости ударит! Скорее прячься, глупый человек, я инеем своим тебя прикрою.
Эйнар послушно лег и покрылся белым бархатом, сделавшись похожим на маленький сугроб. Снежница встала за деревьями, раскинула тонкие руки-ветви и замерла.
Дух снежной бури вышел на сцену и поднес к губам инструмент. В тот же миг поднялся ветер. Свободные одежды колыхались в его волнах, подхваченные грустной мелодией остывших небес. Снежница вышла из укрытия и подбежала к духу.
– Скажи-ка, братец, а отец наш здесь? Мне кажется, я слышу треск по сучьям.
Дух перестал играть и, закрыв глаза, прислушался. Потом неопределенно повел рукой.
– Ушел! – Снежница упала на колени. – Ушел… Ты тоже уходи! Я песнь сама загробную спою несчастному, что умер здесь недавно. Отцу не говори, пусть не серчает. И без того суровая зима.
Дух нежно поцеловал ее в обе щеки и ушел, мягко ступая по холодному ковру.
– Скорей-скорей!
Снежница похлопала ладонью по полу, и Эйнар снова оттаял. Мокрый и дрожащий, он с испугом воззрился на девушку:
– Что это было?
– Грозный мой отец здесь проходил – осматривал угодья. И если бы заметил он тебя, то обратил бы тотчас в льдистый камень.
– Прекрасная! Спасла меня опять!
Он потянулся к Снежнице.
– О нет! Не смей! – отпрянула та. – Твой жар меня терзает. Я таю, гибну, плавлюсь от него.
– Ах, как мне погасить пыланье сердца?! – отчаянно воскликнул Эйнар. – Замерзший буду я тебе милей!
– Зачем ты здесь? Средь сумрачных лесов, среди озер, стеклянных до основы? Что потерял ты, глупый человек, в местах, где смерть холодная витает?
– Я шел сюда два тридня от хребтов далеких гор, метелями покрытых. Сестра моя… Она совсем плоха. Услышал я, что где-то обитает в чертогах сизых трепетный олень, чья шкура снега чистого белее. Она целебной силою полна.
– Безумен ты! – ужаснулась Снежница. – Я знаю всех вокруг. Я каждой робкой пташки песни помню. Я слышу в норках спящих малышей. И знаю – нет здесь белого оленя!
– Не лги! Не лги, прекрасная, прошу! – Эйнар обхватил голову руками.
Снежница присела рядом. Протянула руку, но не прикоснулась.
– Как грустно… Твое сердце холодеет… – прошептала она. – И хоть меня терзает жар живой, мне все же он милее тихой скорби.
– Сестра моя! Ужель надежды нет?
Эйнар зашелся тихими рыданиями. Снежница гладила воздух над его головой.
– Спускайся с гор, пока еще зима не натворила топкие сугробы. Я их сдержу, покуда хватит сил.
Она поднялась и запела, окруженная хороводом пурги:
Шальные ветры. В гнездах задубевших
Не прячьтесь, не губите бедных птиц.
Среди полей, зимою опустевших,
Не видно им прозрачных ваших лиц.
Огромный зал театра стал многоглазым существом. Оно ахало и вздыхало. С замиранием и жадностью следило за каждым движением актеров. Зимняя сказка проникла за сцену, шумный Намул превратился в Валаар. Дети в первых рядах ловили снежинки и с восторгом наблюдали, как они превращаются в капельки. Женщины дрожали и даже не догадывались укутаться в накидки. Мужчины забыли про сигары. Вместо дыма они выпускали изо рта сизый пар. Боллиндерри застыл в своей ложе восковой куклой. Хозяин театра рядом с ним так и не донес до рта бокал.
Актеры не видели и не слышали ничего, кроме грустной истории любви между Снежницей и Эйнаром. Играли всего трое, но казалось, на сцене огромная труппа. Живые деревья с шелестящими ветвями. Ветер, вьюга и снег. Невидимый Мороз.
Сюжет закручивался в тугую спираль. Отчаянно влюбленный охотник, уже не верящий в спасение сестры, не пожелал спускаться с гор, как ни уговаривала его Снежница. Она не могла отдалить зиму, а это означало погибель для Эйнара.
– Прошу тебя! Морозь меня, морозь! Уже плевать на холод и мученья! Остекленею, но последний миг смогу я провести в твоих объятьях… И мне не нужно больше ничего…
– Ах, сумасшедший! – расплакалась Снежница, пряча лицо в ладонях. – Как же ты жесток! Скорее уходи! Сугробы выше! Я не могу с тобой спуститься с гор! Сопровождать тебя, беречь от стужи!
– Я не уйду. Я весь погибну тут.
Эйнар уселся, обняв колени, и обреченно смотрел на иней под ногами. Снег постепенно засыпал его.
– Уже вот-вот я расколюсь от горя! – воскликнула Снежница, заламывая тонкие руки. – Коль так, то жизни больше нет и мне! Так обожги меня любовью, милый! Растаю я, умру в твоих объятьях.
Она бросилась на грудь Эйнару. Юноша крепко сжал ее и замер. Он медленно индевел, а девушка таяла. Не выпуская друг друга, они опустились на пол, и ветер погасил фонари. Из густой темноты вышел грустный дух снежной бури, желтый от пламени свечи. Он поставил ее у запорошенного вьюгой сугроба и заиграл прощальную песнь. Тягучую и тоскливую, как зимняя ночь в пустом доме. Мелодия взвивалась под купол и витала между снежинок. Заполняла зал, выбивая у зрителей теплые слезы. Одиноко горела свеча. Дух закончил играть, и она потухла.
Пьеса подошла к финалу, пора было задвигать занавес, но никто не шевелился.
– Х-холодно, – чуть слышно пискнула Элла.
– Чуть-чуть погоди, – увещевал ее Липкуд.
– А почему нам н-не хлопают?
– Радуйся, что от страха не вопят и тухлятиной не закидывают. Надо закончить все как следует, так что не вставай.
Наконец послышался звук сдвигания тканевых стен. Элла тут же подскочила, а у Липкуда не было сил. Девочка поднял его, отряхнула и укутала в плед. В зале стояла гробовая тишина.
– Ну вот, – хмуро сказал Косичка. – Теперь они знают, что я колдун.
– Сбежим? – спросила Элла.
– Куда? – усмехнулся Липкуд.
И тут послышались первые разрозненные хлопки. Точно бабочки, они стукались об актеров и порхали вокруг ушей. За занавесом стало светлее, видно, с ламп сняли темные колпаки. Шум оваций нарастал и сливался в огромную мощную волну, хлынувшую на сцену. Косичка ошалело пялился на занавес. За ним восторженно кричали, свистели, топали. Многоглазый зверь хлопал тысячью ладоней и вопил сотней глоток.
– Может, нам выйти? – спросил Липкуд, уже не понимая, чем вызвана сильная дрожь в теле: холодом или волнением.
Элла нехотя скинула одеяло и поправила волосы. Взявшись за руки, они вышли к публике, и зал взорвался новыми овациями. Липкуд раскланялся. Элла робко улыбалась и махала, глядя на мокрые от слез лица зрителей. Они были прекрасны в своей искренности.
