Через двадцать минут он доехал до улицы, где жил. По сравнению со вчерашним утром, когда они вместе с Сиси вышли из дома, здесь ничего не изменилось. Но сбросив скорость и подъехав к тротуару, он заметил трех соседских ребятишек, смотревших на что-то, лежавшее у самой стены его дома. Дверь в парадную была открыта.
Альберехт вышел из машины и, закрывая дверцу, обнаружил обрывки парашюта, зацепившиеся за задний бампер. Что ж такое, все-все цепляется за эту машину! Он вспыхнул от злости, сорвал парашютную ткань с бампера и стер ею грязь со штанин и ботинок.
В шляпе, держа снятый плащ и комок белого шелка в руках, он пошел к своей парадной. Едва он приблизился, как на улицу вышла соседка с нижнего этажа с корзинкой в руке. В глазах у нее стояли слезы.
– Расскажите, мефрау, что такое случилось?
– Моего котика задавила машина. Он ведь никогда-никогда не выходил на улицу.
Дети раздвинулись перед хозяйкой, и Альберехт бросил взгляд на труп кота, лежавшего на боку, с открытыми глазами, с лапами, закоченевшими в таком положении, как будто он шел-шел и вдруг застыл. Хозяйка присела на корточки, поставила корзину на плитки тротуара и положила в нее кота.
– Вот уж несчастливый день, – сказала она, вставая. – Сначала умер кролик, а теперь и котик. Оба в один день.
С таким чувством, будто крадется на цыпочках, Альберехт пошел к себе наверх. «Отчего мог умереть кролик? – недоумевал он. – От осколка зенитного снаряда? От страха? Или от болезни?» Безотчетно придумывая разные варианты, остановился у двери своей квартиры, и тут до него дошло, что он все еще держит в руке обрывок парашютного шелка. С какой гордостью он показал бы его Сиси, если бы она не уехала! Они придумали бы уйму способов, как его использовать, просто забавы ради. Но ее здесь нет, подумал он, и никогда не будет. Лицо исказила скорбная гримаса, уголки рта горестно опустились. Как бы он хотел быть сейчас в Англии.
Альберехт вошел в свою комнату с ощущением, словно ненадолго вернулся только потому, что в последний момент вспомнил, будто что-то забыл. Но что он мог забыть? Все стояло и лежало, как всегда, по местам, ведь уходя отсюда в последний раз, он вовсе не собирался никуда уезжать. Не было только Сиси. Он прошел по комнатам, зашел в кухню и ванную. Внимательно все оглядывал в надежде, что Сиси что-нибудь оставила, может быть, потеряла – носовой платочек, пуговицу на полу или шпильку на диване. Ничего не нашел.
Как-то раз он слышал в зале суда, как психиатр рассказывал о грабителях, которые иногда нарочно оставляют следы в ограбленных квартирах, якобы забывая самые неожиданные предметы: наконечник своей ацетиленовой горелки, монтировку или даже ботинок. Это делают, объяснял психиатр, чтобы подать знак «я здесь был», из подсознательной гордости своим поступком, как ставят флажок на завоеванной территории.
Сиси не оставила ничего – ни кусочка мыла в ванной комнате, ни бутылочки из-под духов, ни начатого тюбика зубной пасты, ни единого знака, ничего.
– Она никогда не гордилась тем, что жила у тебя, – расхохотался черт.
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ о том, что ангелы получают особые поручения, едва в земной юдоли разразится война, – заблуждение теологов, причем весьма распространенное.
Война – это всего лишь обман зрения, жертвой которого становятся смертные. Это как красный туман, оседающий на стекло, через которое видно все то же, что и всегда, или как шум в ушах, притом что остальные звуки остаются прежними. Война согласуется со всеми законами Бога и природы. Если черт в своей заносчивости придерживается другого мнения, то это мысли, которые ангел не должен принимать во внимание. Война ничего не меняет в самой сути жизни и одиночестве человека в смерти, хотя во время войны множество людей умирают одновременно. Война ничего не меняет в морали, потому что, как говорится, нужда закона не знает, а земля – это не рай, так что на земле всегда существует нужда. Люди родятся в боли и умирают в страданиях, и здесь во время войны ничего не меняется. Иногда рушатся целые города, но построили-то их люди, без войны эти города точно так же разрушились бы. Непреходящи только Деяния Господни – так оно и должно быть.
Было девять утра, и Альберехт в одиночестве вскипятил воду, чтобы заварить кофе. Когда вода закипела, он поставил греться молоко в кастрюльке, а чайник со свистком и фильтр для кофе взял с собой в гостиную, выходившую окнами на улицу. Чайник стоял на ковре рядом с его креслом. Время от времени Альберехт выглядывал в окно и видел, что на улице все идет своим чередом. Он наливал порцию кипятка на кофе в фильтре и снова выглядывал на улицу. Разговаривая о войне, люди делали все то же самое, что делают всегда, потому что не знали, как можно делать что-то другое, хотя слово «война» было у всех на устах. Вагоновожатые вели трамваи, булочник и молочник развозили по домам хлеб и молоко, а в тележки в качестве тягловой силы у них были впряжены усталые собаки.
Вдруг раздался выстрел из пистолета. На улице все остановились. Второй выстрел. Люди побежали, кто куда. Мимо проехал на велосипеде полицейский, одной рукой держась за руль, вторую, с табельным пистолетом, подняв вверх. Непрерывно стреляя в воздух, он сделал кружок прямо перед домом Альберехта. Затем сунул пистолет в кобуру и поехал дальше по прямой.
Ноздри Альберехта почуяли странный запах, до слуха долетело тихое шипенье откуда-то из кухни. Убежало молоко! Он бросился на кухню, полную белого пара.
Молоко залило всю плиту, а в тех местах, где металл был раскален, высохло и сгорело, образовав при этом черные круги.
Альберехт выключил газ, но плиту не вымыл.
Остатков молока в кастрюльке как раз хватило на две чашки некрепкого кофе, который он и привык пить по утрам. Допив кофе, он вышел на улицу в шляпе, но без плаща. Спать совсем не хотелось.
Уже у будки вахтера в здании суда он встретил своего заместителя Отто Бёмера.
– Берт, а я тебя везде ищу, – сказал Бёмер, – рад, что наконец-то нашел. Разве тебе не звонили с просьбой прийти раньше обычного? Все-все идет сегодня сикось-накось.
– Меня не было дома. Всю ночь.
– Тут такой кавардак, – сказал Бёмер. – Я взял на себя смелость вскрыть конверты. Ордеры на аресты уже составлены. У полицейских нервы на пределе. Нам с трудом удается предотвратить хаос.
Бёмер, с его очками в толстой роговой оправе и круглым серьезным лицом, был человеком, о котором никто даже подумать не мог бы, что он способен ошибаться. Альберехт тоже верил ему всегда без оглядки.
– Все эти мерзавцы, наверное, разбежались кто куда?
– Сам не знаю. Знаешь, что происходит? Полиция действует совершенно наобум. Забирают всех подряд, направо и налево, фашистов и якобы фашистов, немцев и всех, кто говорит с иностранным акцентом. Не доверяют полученным приказам. Думают, что среди полицейского начальства уйма предателей и что они сами лучше знают, кого хватать. У тебя есть сосед, который тебе не по вкусу? Подойди к любому полицейскому и скажи: у моего соседа револьвер, он стрелял из чердачного окна в голландских солдат. Народ вообще посходил с ума. Мы несколько месяцев составляли списки людей, которые, судя по всему, на самом деле опасны. Но если полицейские будут и дальше хватать всех и каждого, то у нас не останется сотрудников, чтобы доработать эти списки. Никто никому не доверяет.
