Убираю руки, смотрю на собственные ладони. Ставшие более длинными. Точнее, казавшиеся такими. Запястья тоже: кости, обтянутые кожей. Не стали пальцы длиннее. Видимость это, из-за общей потери массы.
– Вадим! – слышу голос. Женский голос. Рата.
Вижу её глаза. Вспоминаю её слова.
«Что же ты натворила, Рата! – сокрушаюсь я. – Всё же было нормально! Зачем? Зачем?»
Одно дело, в «люблю» поиграть. А что не потешиться? Красавица, умница, ловкая, сладкая, послушная, умело подстраивается под мужчину, очень тактично и тонко подыгрывает. Не страдает фигней эмансипированной, хотя – может. Под этой бархатной оболочкой – булат!
Мечта, а не подруга. Подружка.
Совсем другое дело – брать на себя ответственность за тех, кто нас любит. Тут – совсем иной расклад.
Может, я трус. Но я – не хочу. Боюсь, наверное.
Да и женат я. Как бы смешно это ни звучало. Перепихон – одно. А вот двоежёнство – совсем другое кино.
Судьба владельца гарема мне ни разу не завидна. Тут с одной бабой свихнёшься, а если женщина не одна!.. Сложность жизни от этого не складывается. И даже не перемножается. А возводится в степень. Женатый – в квадрате более озабоченный, чем холостяк. А имеющий при этом любовницу – возводит свой геморрой в куб.
«Зачем, Рата, зачем?» – думал я, смотря в её прекрасные глаза.
Она – умница. Без слов всё поняла. Её глаза полыхнули и – потухли. И тут же их заволокло влагой. Убежала.
Сокрушённо вздыхаю. А кого материть? Себя? Больно. Её? За что? Провидение? Этого, карапуза крылатого с луком? Бесполезно.
– Больно мне! Больно! Не унять эту злую боль! – хриплю я строку из песни, шлёпая в душевую.
Пока купался, в мою нейросеть внаглую влез мэтр. Но я даже «мяу!» не успел сказать – пропал. Считал данные моего состояния и – был таков. Даже не дал шанса поблагодарить. Эхру вон пожалели «мяса». Киборгом сделали. А у меня вроде всё – живое. Ну, на ощупь, по крайней мере.
Голова – звенящая пустота. Нет ни желаний, ни устремлений. Ни целей, ни задач. Звенящая пустота. И – горечь. Невыносимая горечь. Горечь разочарований.
Это «прекрасное далёко» оказалось совсем не «прекрасным». Совсем. Никакой «всеобщий коммунизм» «царствия небесного», «всеобщего счастья и равенства» – не наступил. Никакого «вселенского, всеобщего счастья». Как и всегда – человек человека ест. Прекрасное далёко по-прежнему – жестоко.
Горько. Очень горько. И – больно. Фантомная боль ломает починенное мэтром тело, разочарование разрушенных детских ожиданий – ломает разум, горечь из-за Раты – рвёт сердце.
Натягиваю комбез, тащусь из пустого полутёмного медбокса в сторону своих «апартаментов». Я уже понял, где я. Сориентировался. Я же строил всё это. Я. Чужими руками, но я.
Уже перешли на режим экономии – лишь аварийное освещение. Роботы-уборщики стоят отключенные, по углам. И безлюдно. Тихо и пусто.
Пусть и ночь, но война же! А у войны не бывает отгулов и выходных. Она, война, круглосуточна и беспрерывна. Пока не закончится. Или война, или воюющие.
На перекрёстке – часовой. Тянется, пожирает меня глазами, как маршала Жукова. Чёй-то? Невольно проверяю ширинку рукой. Зная, что эти комбезы – без этих клапанов. Киваю бойцу, иду дальше. На следующем посту – такая же картина. Боец выглядит так, будто к нему архангел Гавриил явился собственной персоной, а боец не готов к Царствию Небесному – не все грехи искупил, подвиг – не совершил. Чё за дурдом?
Догнал меня мой бывший работник на этакой летающей платформе. Типа электрокара заводского. Для местной транспортировки грузов. И хотя ему и не по пути – я легко считал незащищённый «маршрутный лист», – подбросил меня. А я старался не смотреть ему в глаза. Чтобы не видеть той восторженности и гордости этого толстощёкого, рыхлого и брюхатого парня. Он был горд, что был моим работником. На комбез службы обеспечения ДБ – нанёс голографический символ корпорации «Арлекин».
И только тут я и понял, что стал – эпичным, легендарным героем в их глазах. И от этого стало ещё противнее.
И Эхр, встретивший меня в нашем боксе, смотрит восторженно, говорит с этаким придыханием. Тьфу, тошно!
– Эхр! – говорю я ему. – Сейчас побью!
– Да? – удивился Эхр, меняясь в лице. – Что так?
Я сел на стул, сгорбившись, упершись локтями в колени, повесив кисти меж ног.
– Тошно, Эхр! – говорю я. – Тошно.
Эхр сел напротив, покачал головой:
– А это обязательно – быть героем для всех, но – зеленеть от самоощущения? – спросил он.
Смотрю на него с удивлением.
– Ваня тоже тут рвал и метал, – пояснил Эхр. – И тоже обещал меня побить.
– Понятно, – кивнул я.
– Объясни, почему? – просит Эхр.
– Ты, дружище, мечтаешь стать героем? – спрашиваю я его.
Эхр долго молчал, смотря в сторону.
– Уже нет, – ответил он наконец. – Посмотрев на вас – передумал. Да и…
Он опять замолчал, вздохнул:
– Ни к чему. Уже. Стало. Перед ней хотел… А месть… Это не то.
Эхр опять замолчал.
– Она – герой, – сказал я, кладя ему руку на плечо и смотря в глаза, полные боли. – Она сумела убить чемпиона, ранив его, подловив его на полный залп своей пушки, и – обрушив на него здание – добила.
Видя, что глаза Эхра закрывает плёнка слёз, встряхнул его:
– Мы – отомстили, друг. Не хотели этого, но так получилось.
– Я знаю, – кивнул Эхр, – я всё видел. Записи Асары транслировали. Я даже записал. Но и Ваня тоже говорит, что не герой он. Что вышло всё совсем не так, как хотели. Что получилось – случайно. И говорил про горький осадок.
Качаю головой. Ещё раз удивляюсь – как мы близки мыслями и чувствами с моим бессмертным другом.
– Ладно, Эхр, – вздыхаю я. – Горевать поздно и… Или рано. Но бессмысленно – однозначно. Давай поработаем. Мстя моя ещё не остыла.
Эхр улыбнулся. Горько, криво, но улыбнулся. Смахнув слезу. Он постарался, конечно, украдкой смахнуть. Но я же смотрел прямо на него.
– Ваня мне открыл твоего «Тигра», – затараторил Эхр, подскакивая и заметавшись по боксу. – Я заменил батарею – на экранированную. Емкость выросла на порядок. И защищённость. Дикие уже приловчились убивать нас через эти батареи.
Киваю. Помню. Видел. Только надо бы попробовать ещё одну батарейку впихнуть.
– Я дам тебе право управления «тринадцатым», Эхр. Это теперь твой «Тигр», – говорю я.
Эхр замер в полуобороте, застыв, как в стоп-кадре, потом – кивнул, побежал дальше, тараторя:
– Ваня порубал диких на мелкие кубики своей полоской дыма… – продолжил Эхр.
