– Видишь ли… Я хотел сделать все один, но подумал, что не справлюсь. Это ведь не улицу мести. Мне нужно поддерживать днем хотя бы видимость того, что я продолжаю заниматься репетиторством, мне придется продолжать вести уроки, проверять ваши долбанные тетради, ходить с вами на линейки, участвовать в школьных собраниях и все такое, понимаешь меня?
Скоков кивнул. Он и половины не знает, – подумал Ларин.
– И я могу просто не справиться, не потянуть. В результате весь проект накроется. Этого не должно случиться никоим образом.
– Почему? Это так для вас важно?
Ларин вспомнил особняк Виктора, его новенький джип, – это, конечно, не являлось пределом мечтаний, не составляло idea fix, смысл его жизни, да и вряд ли бы его удовлетворило, как человека весьма далекого от мечты о золотом унитазе, но глядя на увеличивающийся котлован рядом с хрущевкой, он думал, что, в конце концов, бездонная дыра поглотит их дом, семью, жизнь и все что было ценного для него в этом мире. Поглотит без сожалений и следа, так исчезают целые здания, деревни, города, проваливаются в прошлое вместе с их жителями, а на их месте сперва появляется рекламный плакат на зеленом заборе, окружающем котлован, а после – в кратчайшие сроки – новая элитная многоэтажка, человеческий муравейник, в котором никто никого не знает и знать не хочет.
Проходит каких-нибудь полгода или год и от старых очертаний района не остается и следа. И если не хватит денег купить квартиру в новом доме, придется переехать куда-нибудь подальше.
Он подумал, что Света и дети заслужили лучшего. Они надеются на него, молча сносят, когда он сидит и проверяет допоздна домашние задания, никто не говорит ему: пошел бы ты лучше охранником в торговый центр работать, работа не пыльная, а платят в пять раз больше, чем учителю.
– У меня личные причины, – ответил Ларин.
– Значит, бабло, – сказал Скоков и покачал головой. – Смотрите, Дмитрий Сергеевич. Бабло до добра не доведет. Будете сидеть на деньгах, как…
Ларин скривился, будто откусил стручок острого красного перца.
– Это ты Успенскому расскажи на перемене. Он тебя поймет. Если ты не готов, можешь идти, пока мы не увязли слишком глубоко. Сам понимаешь, затея не совсем законная, если нас поймают…
– Я с вами. Мне хочется увидеть, правильно ли я решил ту прогрессию на практике.
– Боюсь, до 2140 года мы не доживем. Хотя, кто знает. Доли пополам. Все по-честному. Если захочешь выйти, я выкуплю твою долю. Больше никто.
Скоков задумался. Никогда раньше ему не приходилось решать столь взрослые задачи.
– Согласен. Но… почему я? С чего такая честь?
– Ты помог вернуть мне деньги за машину. Честно говоря… не знаю, чтобы я делал. Только благодаря тебе Олег получит сегодня новый скейт.
– Олег, – это ваш сын?
Ларин кивнул.
– Двенадцать лет. Хороший парень. Только я не слишком его балую.
– Может, и не стоит.
Ларин взглянул на Дениса и тут же отвел взгляд, чтобы тот не заметил промелькнувшее в глазах отчаяние.
– Я вообще никого не балую, с тех пор как родился, – сказал он.
– Заметно, – Скоков поднял рюкзак. – Когда мне быть? Позвоните вечером? У меня тренировка, завтра матч с одиннадцатым «А» по футболу.
– Вечером в десять я заступаю. Приходи к одиннадцати, к этому времени закончатся все секции в спортзале, буду закрывать школу.
– Хорошо. – Скоков повернул ключ, торчащий в замке, и открыл дверь класса. – Подойду в одиннадцать вечера. Если что, звоните.
Сделав шаг, он почти лоб в лоб столкнулся с завучем. Надеждой Петровной. Она отшатнулась, железной хваткой схватив Дениса за рукав пиджака.
– Молодой человек! Позвольте спросить, куда вы летите? Разве меня так плохо видно?
Скоков хотел было вырвать руку, но в последний момент сообразил, что завуч вполне способна позвонить тетке на рабочий телефон, чтобы вызвать ту на профилактическую беседу. И он знал, что услышит Надежда Петровна в ответ, со всеми вытекающими последствиями. Комиссия по несовершеннолетним, органы опеки и, вполне вероятно, интернат.
Поэтому он сказал умоляющим тоном:
– Опаздываю на факультатив, Надежда Петровна, извините.
– Куда – куда? – не поверила она своим ушам. – Скоков – на факультатив? Я думала ты и слова такого не знаешь.
Он промолчал, решив не выдавать себя. Если сказать, обязательно проверит, какой факультатив, у какого учителя, по какому предмету.
– Ладно, иди. Только смотри под ноги, малышня вокруг, а ты несешься как кабан в посудной лавке…
– Слон же!
– Иди уже.
Она отпустила его локоть, и он тотчас исчез.
Комарова вошла в класс, оценивая царивший беспорядок, нанесенный голубем.
– Что тут у вас случилось, Дмитрий Сергеевич? Такое ощущение…
– Птица в окно влетела, – сказал он, отступая к доске. – Голубь.
– Голубь? – спросила она. – В окно?
Он кивнул.
– Проветривали помещение по физиологическим причинам. И тут…
Комарова подняла с пола томик Римана, поставила его на полку возле двери.
– Не слишком хорошая примета.
– Кому как, – ответил он на ее замечание.
Надежда Петровна прикрыла дверь. В наступившей тишине она спросила:
– Я хотела бы услышать от вас, вы правда, собственной рукой исправили оценки Успенскому? Кто вас заставил это сделать? Песчинская? Или, быть может, папаша Успенский надавил? – ее глаза пылали огнем, тонкие губы подрагивали от негодования. – Я знаю, что Вадим давал вам сто тысяч, но вы не взяли.
Ларин отступил на шаг. Он побаивался завуча, о ее принципиальности ходили легенды, ее уважали, боялись, и, даже физрук, прежде чем открыть рот в учительской, обычно осматривал комнату на предмет нахождения в ней Комаровой.
– Надежда Петровна, его знания на самом деле оказались выше, чем я думал. По правде говоря, я специально принижал Успенского.
– Вы в своем уме, Ларин? Я понимаю, что рождение ребенка для вас сильный стресс… но не настолько же!
– В прекрасном уме, Надежда Петровна. Я просто ему завидовал. Поэтому и давал задачи с подвохом, которые заведомо не имеют решения.
Она хотела вдохнуть, но не смогла, воздух какими-то неровными толчками вошел в нее и точно так же вышел, отчего завуч закашлялась, прикрыв рот бумажной салфеткой.
– Ларин… – сказала она. – Вы мне лжете. Вы слишком умный и слишком себя цените, чтобы дать втоптать честное имя в грязь.
– Тем не менее это так… простите, что не оправдал ваших ожиданий.
– И… – она теперь смотрела на него как опытный врач смотрит на пациента, еще более опытного врача, когда оба знают диагноз, но остается один-единственный шанс, что все это странная игра, – … и, вы будете работать сторожем в ночную смену? Каждый день? Это же невозможно!
