Теперь, когда Ларин стал учителем, ему словно приходилось смотреть на себя со стороны, глядя в класс с учительского места, он как на ладони видел, кто молча страдает, загоняя внутрь переживания, как поступал и он всю жизнь, а кто получает сразу все, стоит лишь поманить одним пальчиком. Цыпа-цыпа-цыпа, – и курочки сбегаются, квохча и кудахча, завороженные оперением взлохмаченного самца.
Житко, конечно, получает то, что захочет также как и Успенский, но разными способами. Первый – кулаками и наглостью, второй – деньгами папаши. Как теперь они решат конфликт, который непременно вскроется, словно гнойная язва, Ларин понятия не имел, но предполагал, что это будет не слишком красиво.
– Дмитрий Сергеевич, – прошептала Саша, хватая его за локоть. Ларин очнулся от размышлений, глянул на нее, потом перевел взгляд в поле. Хворост-младший несся по левому флангу, приближаясь к воротам Щеглова, который, кажется, вообще забыл, что закрывать нужно створ, а не свои яйца, пять или шесть белых столпились перед воротами, к ним спешили остальные. Там и теннисный мяч не пролетит, – подумал Ларин. Скоков тем временем увернувшись от полузащитника, прошел по центру, миновал Финогенова, схватившего его за майку. Послышался треск разрываемой ткани, Скоков подыграл на правую, размахнулся, игроки в штрафной площадке сжались, скукожились и совершенно потеряли из виду Хвороста, который с горящими глазами влетел с левого фланга в штрафную, получил обманный пас от Скокова и что было мочи отправил мяч в ближний пустой угол ворот.
Глава 32
– СВДС? Что это?! – Ларин прижал трубку к уху, боясь пропустить хоть слово. – Синдром чего? Света! Я тебя не понимаю!
Трубка разрывалась плачем, он чувствовал, как его сердце заходится, готовое вот-вот остановиться от ужаса.
– Синдром внезапной детской смертности? Ты… ты уверена? Откуда, что это? Где наша малышка? – он старался говорить ровно, но его голос проваливался в бездну. Ком, вставший в горле, перехватывал дыхание.
– Она в реанимации, – рыдая, проговорила Света. – Понимаешь, Дим… Прости меня, я отошла только на минутку… вернулась, а она не дышит… ох…
В трубке снова раздались воющие звуки, так плачет от боли потерявшая самое дорогое мать.
Он присел на стул возле учительского компьютера. Рядом сидел Скоков, изможденный, но довольный результатом матча и пил Туборг, закусывая орешками. Когда Ларин начал говорить, он по наитию, услышав тревожное молчание, перестал двигать челюстями, отставил банку, мышцы его напряглись в нервном ожидании.
Компьютерный класс гудел, словно пикирующий бомбардировщик, низким пронзительным воем.
– Она жива, я успела… буквально минуту, Дима…
– Но мы же приезжали в семь, все было хорошо, какой еще синдром, откуда он взялся? – Ларин услышал, что дочь жива и напряжение, готовое вот-вот взорвать его мозг, схлынуло.
– Я не знаю, не знаю, Дим… может, что недосмотрели, мне говорили, она совершенно здорова. Эта гадость СВДС случается и у здоровых детей, никто не знает почему…
– Боже… – прошептал Ларин, – слава тебе, господи. – Внутри все дрожало. – Но… почему, что там, в реанимации?
– Она жива, Дим. Но пробыла без дыхания… я не знаю, сколько она не дышала… Мне пока ничего не говорят.
Начав успокаиваться, она снова заревела. Он чувствовал, что ее нервы на пределе, но ничем помочь не мог. Только словами, на которые он всегда был так скуп, предпочитая объясняться математическими терминами.
– Я могу что-то… Свет… если жива, они сделают все возможное, поверь, там отличная больница. Хочешь, я позвоню Виктору, у него есть выход на комитет здравоохранения, они нажмут, если нужно…
– Нет, не надо. Не стоит, Дим. Мне кажется, это только ухудшит. Они и так на ушах все. Все в руках Божьих, – сказала она.
– Да, – сказал он. – И хороших врачей, – которые, подумал он, могут ведь не так бороться за жизнь его дочери, как боролся бы он сам. – Я сделаю, все что нужно, – сказал он. – Я с тобой.
Он не знал, что еще говорить, чем ее утешить, если это вообще возможно.
Скоков ходил из одного конца класса в другой. Ночная прохлада врывалась в кабинет, перемещая волны нагретого воздуха слоями. Потом он сел за один из компьютеров и продолжил изучать код, который дал ему Ларин. Это был кусок лог-файла какого-то государственного агентства, осуществляющего слежку за финансовыми потоками всей страны. Ларин попросил найти утечку данных, которая могла быть замаскирована подо что угодно. Если представить себе компьютерную сеть, особенно, имеющую выход вовне, в другие сети, очевидно, – данные в ней шныряют, словно машины по автостраде – туда-сюда, беспрерывно и круглосуточно.
Сложность заключалась в том, что все передачи файлов из организации наружу, во внешние сети, в том числе интернет, пропускались через главный сервер, где они проверялись на предмет наличия прав такой передачи, потом переподписывались, и в случае, если прав хватало – отравлялись. Бо́льшая часть сомнительных файлов, которые ему удалось обнаружить, была подписана Виктором Бойко, родственником Ларина, возглавлявшим эту организацию. Рыть самому себе яму он не мог, кто-то подписывал нужные файлы его именем, решая сразу две задачи – достаточности прав для отправки секретной информации и компрометации директора организации, то есть, самого Виктора Бойко.
Скоков почти нащупал один из возможных вариантов решения этой задачи, когда зазвонил телефон Ларина.
Главное, чтобы у него крыша не поехала, – подумал Скоков.
Курс криптовалюты рос, за ночь они планировали наработать блок, за что получили бы пятьдесят биткоинов, или по курсу – чуть больше пятидесяти долларов. Если бы они майнили целый день, да с большим количеством компьютеров… Он вдруг вспомнил про Федора, школьного кота. Вообще-то, кота звали Федор Михайлович, по крайней мере, так его звала Петровна, школьная техничка.
– Ох и разжирел Федор Михайлович, – говорила она. – Всех крыс переловил в подвале.
Подвалом заведовал трудовик. Кроме него, туда никто не рисковал спускаться, во-первых, потому что темно, во-вторых, страшно, а в-третьих – что там делать? На первом этаже школы хватало как складских, так и подсобных помещений, надобность в подвале отсутствовала, поэтому никто туда не совался. Иногда трудовик вспоминал, что где-то там завалялась доска нужных размеров, но случалось это нечасто. Все остальное время в подвале хозяйничал Федор Михайлович.
– Что случилось? – спросил Скоков, когда Ларин повесил трубку и застыл, стоя у доски.
Учитель не отвечал.
– Не молчите. Скажите мне.
– Дочка, – едва слышно произнес Ларин, – что-то с ней произошло. Дыхание остановилось. Неизвестно почему. В семь часов, когда мы с Олегом ездили в роддом, все было хорошо.
– Но… с ней… все нормально? – Скоков не знал, как спросить, не напрямую же: «Она не умерла?»
– Она в реанимации. Ничего больше неизвестно.
