И если бы сейчас пришли за ним, то увидели умирающего от ужаса учителя без имени и фамилии, на которого показывают пальцами ученики, не стесняясь, обсуждают, фамильярно похлопывает по плечу Валерик, который говорит: ты, брат, может и умен, но все равно ты никто.
Ты никто.
Ты безымянный бит в безбрежном информационном море, не несущий никакой полезной функции.
Ты как монета, – переходишь из рук в руки, не осознавая своей ценности, потому что ценность твоя – внутренняя, – ничтожна, ты сам так решил, поэтому так и есть.
Кто ты, мистер Ларин?
Тук-тук.
– Дмитрий Сергеевич! Что с вами? Может, вам в медпункт сходить? – Комарова трясла его за плечо. Сознание постепенно вернулось, медленно он увидел ее лицо, вспомнил, где находится, кто эти люди в костюмах, которые пришли… не за ним.
Ларин встрепенулся.
– Черт! Простите… не выспался.
– Дмитрий Сергеевич, я знаю, у вас непростая ситуация, но мой вам совет – ночью нужно спать, иначе… муж моей соседки допрыгался до инсульта с ночными дежурствами.
– Спасибо… думаю, вы правы, надо сократить.
– Обыск уже два часа идет, мне позвонили рано утром, сказали, чтобы к половине восьмого была на работе. Ничего толком не объяснили. Пятнадцать минут назад мне звонили из отдела образования… в общем, Эльвира больше не работает в школе. Ее обязанности возложили на меня.
Она едва заметно улыбнулась, мелкие морщинки собрались возле давно выцветших глаз, но сейчас, кажется, они сияли.
Ларин смутился, будто открылся секрет, о котором они предпочитали не говорить, этот секрет как сургучная печать скреплял их странный союз.
– Поздравляю, – сказал он, протягивая руку.
Комарова секунду помедлила, потом протянула свою: короткое рукопожатие на могиле врага, а то что враг повержен, сомнений не оставалось. Машины выкрашены синим цветом – чтобы не отпугивать потенциальных покойников. На самом деле, внутри они черные.
– Рано поздравлять, Дмитрий Сергеевич, комиссия по назначению после обеда.
– А мне кажется, они уже все решили, – сказал Ларин и пошел в класс.
Она смотрела ему вслед, пытаясь понять, чему она стала свидетелем – банальному переутомлению, или настоящим, но тщательно скрываемым эмоциям, которые в экстренных обстоятельствах вырвались наружу. Весь ее педагогический опыт, благодаря которому Надежда Петровна отличала ложь ученика по одному произнесенному слову, говорил ей – Ларин врет. Он слишком многое не договаривает, слишком многое скрывает.
И она, не колеблясь ни секунды, продала бы душу, чтобы узнать, что именно.
Песчинскую вывели в наручниках, когда в школе шел третий урок. Вестибюль первого этажа был пуст, даже охранника попросили выйти покурить в туалет. Минут двадцать молчаливые ребята в масках таскали ящики с бумагами, потом двое сотрудников, удерживая скованные сзади руки бывшего директора, быстрым шагом покинули здание школы.
В прозрачное окно класса Ларин видел, как распахнулась боковая дверь одного из автобусов, Эльвиру подтолкнули, она шагнула внутрь обреченно, лишь на мгновение ее лицо повернулось к школе и, кажется, она смотрела прямо ему в глаза, потом двое сопровождающих протиснулись вслед за ней, и дверца автобуса мягко закрылась.
Она не сделала мне ничего плохого, – подумал Ларин. – Если не считать вымогательство оценок для Успенского. Наверняка инкриминируют взятки, халатность, избиение золотого медалиста, – ей сильно повезет, если не найдут наркотики в нижнем ящике стола.
Глава 50
Саша вошла в подъезд, исписанный наскальной живописью современных неандертальцев. Искромсанные дверцы почтовых ящиков болтались на хлипких петлях – кое-где выглядывала одинокая газета, но основным содержимым были рекламные листовки, преимущественно микрозаймов на все вкусы и виды.
«Рабочий ты или трудяга, и даже если доходяга, заем всегда готов для вас, почувствуй, как живет вип-класс».
Она поморщилась. Настроение ни к черту, в школе случилась заваруха – с утра арестовали директора, все говорят, что наркотики, Мех, Сашка Мехматов снял видео, как ее сажали в синий автобус в наручниках, не хватает только черного колпака на голове. Поэтому все на нервах, учителя дерганые, даже Денис странно смотрит, Успенский с того самого злополучного матча в школе не появлялся, понятное дело, директриса – его рук дело, вернее, папаши.
Но – деваться некуда, у нее начались ломки, организм требовал дозу, Саша то плакала, то смеялась, осознавала себя отдельной от себя, словно наблюдая сверху и сбоку, как в компьютерной стрелялке от третьего лица и порой ей хотелось сорвать со школьного пожарного щита топор («используется при передвижении по крутым скатам, крышам, вскрытии кровли, дверей и окон горящих зданий, открывания крышек колодцев и пожарных гидрантов») и применить его не по назначению, зарубив пару-тройку особо мерзких личностей, номером один среди которых числился, конечно, отчим.
Она нажала замызганный звонок рядом с номером тридцать семь. Ей показалось, в квартире напротив, с выбивающимся из-под разодранного на двери дерматина белым войлоком (или что это?), скрипнула половица. Кто-то наблюдал за ней сквозь глазок, она чувствовала тяжелый взгляд, слышала свистящее дыхание человека, затаившегося буквально в одном метре.
Наконец, раздались шаги, дверь тридцать седьмой открылась. Она увидела Успенского, он слегка пошатывался.
– Заходи, что так долго?
Она прошла внутрь. На кухне звенели стаканы, Саша услышала приглушенный разговор.
– Ты не один?
– Не твое дело. Выкладывай. Потом получишь, зачем приперлась.
– Сначала ты.
Успенский замахнулся. В его руке она заметила консервную открывалку и тут же вообразила, как этой открывалкой он отщелкивает ее череп, под которым… ничего нет.
Саша отшатнулась, закрываясь руками.
Он засмеялся, вернее, заблеял, у нее побежали мурашки по всему телу.
– Говори, иначе вылетишь с балкона! Еще диктует мне! Одна уже докукарекалась.
– У меня очень, очень важная инфа. Ты даже не представляешь… – Савельева всхлипнула. Она жалела Скока и Ларина и даже директрису, но больше всего ей было жалко себя, потому что никто из них сейчас не находился в большем дерьме, чем она. Никто. Директриса посидит немного в теплой камере, потом ее выкупят родственники. А ей приходилось каждый день терпеть выходки отчима, который все чаще стал невзначай залазить потной волосатой рукой под юбку…
Успенский обернулся. Он что-то увидел в ее глазах, это заставило его поднять брови.
– Э… да ты и в самом деле что-то разнюхала! – Он посмотрел в сторону кухни. – Пойдем в зал. Там кореша бухают. Празднуем победу.
Он подтолкнул ее в комнату.
