– Вперед!
Вот и «р» на месте!
– За матушку Р-р-россию! Впер-р-ре-е-ед!!!
10
Одэжи вжэ було б нэ трэба,
Панам нэ трэба кунтушив,
Ходылы б, як святи по нэби,
В одных сорочках, бэз штанцив…
Грустно звучала малороссийская песня – долгая, бесконечная, как эта ночь. Устал отряд. И если бы только устал!
Еле шагали кони, едва не падали с седел люди.
– А казино ничего, – равнодушным голосом заметил фон Клюгенау. – Пгистойно, чисто, пгислуга вежливая. И кгасных нет. Если бы не пгиказ, я бы, может, и остался. А ты видел хогунжего, хохла хитгого? Так и бгосился, подлец, штандагт петлюговский лобызать!.. А мне этот… телевизог больше по душе пришелся.
Дернул плечами давно протрезвевший штабс-капитан Вершинин:
– Телевизор… Не в штандарте дело, по телевизору твоему любимому нам все оч-чень убедительно продемонстрировали. В Москве то же самое, страшнее даже. Девочки тринадцатилетние собой торгуют, на каждом углу наркотики, бандиты оружия не прячут, городовые – бандитов хуже.
– Милиционегы, – без особой нужды поправил друга ротмистр. – Как у нас пги Кегенском. Так какой это был год? Сколько лет пгошло?
– Брянцы куда из дому ни поедут, далеко не отъедут, все к кружалу попадут, – то ли со значением, то ли очень впопад отреагировал Вершинин. – Какая разница, Георгий? Вот нам и еще кусочек показали. Мы хотим большевиков выгнать? Выгнали и без нас. Ну и как, нравится? Лучше стало? А ведь целый век, считай, целый век!..
Уси жинкы и молодыци
Знову дивчатамы булы б:
Тонки, высоки, блидолыци.
Погани в свити нэ жылы б…
Стихла недопетая песня, сбавили кони шаг. Словно и они чувствовали что-то.
– Агасферы мы с тобой, Сергей! – вновь поймал непокорную букву фон Клюгенау. – Как есть Агасферы! Только Жиду Вечному довелось из прошлого в будущее брести, а нам – куда попало… Тем, кто погиб и погибнет на фронте – и нашим, и краснопузым, все-таки легче. Для них мир по-прежнему плоский… правильный.
– Колоброд! – опять дернул плечами штабс-капитан. – И на небесах, и на земле, и под землей… Что ж, Агасфер не меньше нашего был виновен. И мы – виновны! Значит, всем не простится. Будет нам, и детям нашим, и стране всей – страшная месть. Колоброд… Может, и устоится когда-нибудь мир. Увидеть бы – до Страшного Суда!
– Прекратить, господин штабс-капитан! – вздернулся в седле ротмистр Клюке фон Клюгенау. – Не желаю больше слушать. Не простится, видите ли! Наше дело – пр-р-риказ! Деда Мамая испугались? Телевизор не понравился? На ближайшем же привале приведите себя в должный вид. Перед лешими стыдно-с!
– В Муроме и лешак – первый большак, – подумав, согласился Вершинин.
– Отря-а-ад! Па-а-ачему песню не допели? И – раз!
А мы б сыдилы та гойдалысь,
Мов диты в люльци уночи,
Спокийно б раю дожидалысь,
Задэрши ногы на пэчи…
* * *
– Ой соврал так соврал! Ох насмешил! Ой и силен! – гоготала нечисть, распугивая ночной лес и без всякой субординации в Старшого Упыра когтями и пальцами тыча. – Гей, у кого горилка освященная есть, плесните, время самое! Да где такое видано? Слыхано где? Чтобы по лесам нашим, по тропам тайным, между живыми и мертвыми, год за годом чужие шлялись? Кто такую силу имеет? Ой, не верим! Или ты всему свидетель?
– Сам не видел, – упрямо повторил слегка обиженный шеф. – А вот дед мой, Мамай, как раз всему свидетель и есть. Ладно, не верите, ваше дело. Тем более и полночь рядом.
– Шампанского! – в один голос провыла вражья сила. – Миллениум!
Хлопнули пробки, зашипела пена, зазвенел штучный хрусталь. И вдруг сквозь гам, сквозь визг донеслось – сперва еле слышно, потом громче, громче…
Колы б я був полтавськый соцькый,
Багато б дэчого зробыв,
Пампушкы жирнийи в смэтани,
Плачинды б з кабаком я йив…
Тихо-тихо стало вокруг, лишь песня гремит. Переглянулись упыры и потопельники, ведьмы и русалки. Наконец сглотнул кто-то:
– Сюда едут…
Встал Старшой Упыр, брови мохнатые сдвинул:
– Значит, нальем хлопцам. И не на донце, а как годится – по полной, до краев! Миллениум все-таки…
Помолчал, вздохнул сурово:
– А главное… До самого Страшного Суда – долго-то как!
Квартеронка
Проезжая перекресток Садовой и Добролюбова, Саша Маленин вдруг осознал, что в его жизни недостает мелкого, но очень важного компонента. Саша служил всего лишь клерком, но зарабатывал неплохо и ездил на работу за рулем собственного «Опеля»; у него имелись жена, сын, любовница, квартира, дача, два-три нескучных друга и счет в банке.
Чего еще?
Всю дорогу Саша напряженно пытался сообразить, какая именно фигурка выпала из жизненного паззла, и только на пороге офиса наконец-то прозрел: в его биографии ни разу не было пылесоса «Никодим».
Угнездившись в рабочем кресле и «разрулив» два-три неотложных дела, Саша позвонил жене и попросил зайти в магазин «Хозтовары» на Добролюбова.
– «Никодим», – сказал Саша, – это такая новая марка. Мне много раз рекомендовали.
– У нас есть пылесос, – сказала жена с неуместным, по мнению Саши, раздражением. – Неужели ты думаешь, что «Бош» хуже твоего «Никодима»?
– Не понял, – сказал Саша. – Кто в этой семье зарабатывает деньги?
Жена положила трубку, и Саша пожалел о своей несдержанности. Супруга в обиженном состоянии творила чудеса; их последствия приходилось потом ликвидировать на пределе сил, эмоций и финансовых возможностей.
Он перезвонил ей через полчаса, но телефон не отвечал.
Возвращаясь домой, он, поколебавшись, все-таки свернул на Добролюбова, проехал двадцать метров и разинул рот. Улицу и тротуар наглухо забили транспортом, так что непонятно было, кто как сюда заехал и каким образом собирается выезжать. Три ступеньки перед входом в магазин покрывало густое человеческое скопление, и Саша смутно вспомнил советские времена – в магазин привезли тогда чайники в горошек, и очередь вытянулась на километр…
Он аккуратненько, задом, выехал опять на Садовую и припарковался на вытоптанном газоне. Хозяйственный оказался закрыт, наглухо залит чешуйками жалюзи, хотя время было еще рабочее. Народ на крыльце что-то живо обсуждал.
– А что тут? – осторожно спросил Саша.
– Да пылесосы размели, – охотно пояснил мужичок в мышиного цвета кепке. – Парень вон из ЦУМа только что, говорит, там то же самое. Ажиотажный, понимаешь, спрос на «Никодим». А «Самсунги» стоят, и хоть бы хны.
