Три дня промчались птицей-тройкой, звеня бубенцами, — в столоверчении будней, деловом угаре и крайне романтической торговле фольгой для горячего тиснения. Но о вечере пятницы (угадайте, какое число? ну нельзя же так! хоть бы для приличия сделали вид: 12-е там, 32-е, 666-е), когда надо забрать дочь из “Шутихи”, наша героиня помнила неукоснительно.
Улица на подъездах к приснопамятному особняку кишела транспортом. Даже Мирону, виртуозу баранки и тормозов, пришлось туго меж экипажей, густо припаркованных вдоль Гороховой. Чего здесь только не было! “Мерседесы”, “Вольво”, “Крайслеры”, “Пежо”... — вот их как раз и не было! Наблюдались же иные средства передвижения в ассортименте. Старинный кабриолет: сияющая медь ручек, клаксон, черный лак жучиных надкрыльев. Двухэтажный английский омнибус. Карета, запряженная шестерней. Еще одна карета. Дилижанс, от которого за сто ярдов несло Диким Западом, мешками долларов и индейцами, не наступающими дважды на одну швабру. Арба. Броневик с кепкой, нахлобученной надуло пулемета. Гоночный “турбо-реал”. У решетки с вензелями обосновалось чудо: серебристая сигара длиной с кашалота, без каких-либо внешних деталей, цельная и загадочная. Заглядевшись на сигару, висевшую в полуметре над землей, Мирон едва не “поцеловался” с обыкновенной гнедой кобылой — последняя брела куда глаза глядят, без седла и удил. Кобыла оборжала Мирона и двинулась дальше, эротично виляя крупом.
Короче, выбравшись наконец из машины, Шаповал не особо удивилась, узрев разноцветный монгольфьер, парящий в густо-фиолетовой чернильнице неба. Из корзины приветственно махал руками воздухоплаватель в цилиндре, клоунском гриме и ярко-желтом камзоле. “К нам, Шарль, лети к нам!” — кричали ему из парка.
За распахнутыми настежь воротами “Шутихи” безумствовал карнавал!
Гирлянды фонариков вились в кронах деревьев, тут и там вспыхивали огни фейерверков, извергались ввысь подсвеченные иллюминацией фонтаны, кублом потревоженных гадюк шипели “вертушки”; одноименные с фирмой шутихи, треща, рвались в клочья. Ну, и шутов, конечно, тоже хватало! Едва слегка качнувшаяся рассудком гостья шагнула за ворота, как к ней подскочил черт. Черт был красный, атласный, с бородкой клинышком и моноклем в левом глазу. Хвост у черта приветливо дергался, то распрямляясь в струну, то свиваясь кольцами, — и эта агония червя будила в душе нервные атавизмы.
— Ах, мадам! — Черт в экзальтации рухнул на одно колено, взвыл, больно ударившись, и прижал руки к сердцу, находившемуся у него где-то в районе печени. — Опомнитесь! На вас лица нет! Вот, примите скромный дар...
Даром оказалась маска на палочке. Снежно-белая, будто фарфоровая, с узкими прорезями для глаз и длинным, острым, чуть загнутым носом. Этакий стервятник Буратино, страдающий белокровием. Женщина машинально приложила маску к лицу, примеряя, и вскрикнула: в глазах полыхнули искры! Оказалось, дело не в причудах зрения. Из рожек черта стартовали две крохотные ракетулечки, рассыпавшись фривольным звездопадом. Вид перепуганного до чертиков наглеца, хватающегося за голову с дымящимися рожками, был настолько комичен, что Галина Борисовна не выдержала, прыснув в кулак. И сразу рогатый привратник с радостными воплями “Получилось! Получилось!” ускакал прочь по боковой аллейке. Хвост его жил отдельной жизнью, цепляя прохожих за ноги. А народу в парке скопилось — хоть в лукошко собирай. Первым порывом было плюнуть на обещание, данное дочери, но ответственность победила. Вздохнув всей грудью, как перед погружением на рекордную глубину, доблестная мать двинулась через смех, пляски, вопли и песни к особняку, разукрашенному праздничными огнями и еще почему-то — милицейскими мигалками.
Маску она держала у лица, не желая выделяться.
С трудом увернувшись от жидконогого томата-исполина, мимо продефилировал Рыцарь Печального Образа: тазик-шлем, мятые консервы лат и надувное копье в деснице. На него из кустов, дико завывая и улюлюкая, вылетело привидение. При ближайшем рассмотрении мятущийся дух оказался дородным господином в костюме бухарского еврея, творчески развитом владельцем: с шапки, отороченной шакалом, свисала плотная чадра. Еще имелись накладные пейсы по колено. Печальник мрачно воззрился на заблудшую и весьма шумную душу, дождался, пока бухарей (евробух?) утомился скакать вокруг жертвы, а потом осведомился с резким ламанчским акцентом:
— Кстати, Леопольд Романыч. Когда в нашем доме дадут горячую воду?
Призрак, теряя чадру и чувство самообладания, рухнул обратно в кусты. Послышалась сдавленная брань. Только сейчас до Галины Борисовны дошло: шутник — не кто иной, как мэр города! Из зарослей тем временем уже лезли Бэтмен, Дракула и ослик Иа-Иа, но теперь Шаповал была начеку. И верно: в Бэтмене, несмотря на общее нетопырство, безошибочно опознался заместитель прокурора области, в бодром кровопийце — председатель горкомиссии по делам молодежи и спорта, зато осел навсегда остался загадкой. Особняк близился, толпа поредела, и, поглядывая по сторонам через прорези маски, она обнаружила еще кое-кого: вот владелец сети хлебопекарен “Куличики” с супругой — добродушный тираннозавр и бабочка с надорванным крыль-цем; вот коза-дереза, любовница начальника региональной таможни, под руку с Джеком-Потрошителем из налоговой...
Ступени легли под ноги. Давешний клерк за конторкой сегодня был наряжен драконом по-пекински.
— Сэр Мортимер ждет вас на галерее второго этажа. Оттуда открывается прекрасный вид. — Дракон уронил позолоту с усов и предложил гостье лапу. Вот так, бок о бок с услужливой рептилией, она и проследовала наверх. Дракон распахнул нужную дверь, для лучшего освещения пыхнул огнем, и в отсветах синего пламени открылись своды галереи.
— Карнавал придумал Казанова. — Заоградин смотрел вниз, опасно перегнувшись через перила. Он говорил, стоя спиной к вошедшей, вряд ли слыша шум ее шагов в грохоте праздника, но не возникало и тени сомнения, к кому обращается “зазывала с правом подписи”. — Авантюрист и любовник, он вложил всего себя в этот апофеоз шутовства.
— Придумал?
— Я не совсем точно выразился. Разумеется, нет. Джакомо Казанова детально разработал правила знаменитого карнавала в Венеции. Разрешив буйствовать и предаваться любви каждому, даже священнослужителям. С одной оговоркой: священники, обнимая прихожанок, должны закрывать глаза. Дабы не видеть, как мавры на колокольне Св. Марка отбивают очередной час.
Странная оговорка, подумала Галина Борисовна. Ханжество? или тонкая ирония?! Она хотела напомнить, что явилась сюда отнюдь не за лекциями по карнавалологии, а по вопросу серьезному, можно сказать, судьбоносному, каким является найм шута для депрессирующей дочери, — но вместо проповеди шагнула к перилам, молча вглядываясь в бурлящий кипяток праздника. Как раз сейчас над дальними вязами взлетела бумажная голубка-великан, взорвавшись и осыпав беснующуюся толпу фейерверком конфетти. Словно по команде арлекины, полишинели и домино стали забрасывать друг друга разной мелкой снедью: орехами, драже...
Парк наполнился азартными воплями.
— Собственно, корни карнавала, — беззвучно смеясь, продолжил Заоградин, — в римских Сатурналиях. На время праздника различия между рабами и господами упразднялись: раб получал возможность бранить господина, сидеть с ним за одним столом. Более того, господин подносил рабу вино, а тот напивался как свинья, подражая свободным римлянам. Чернь выбирала лжевладыку — прообраз будущего карнавального шута, — которому поклонялась. И знаете, что было самым забавным?
