– Здрасьте…
Ему никто не ответил.
– Здрасьте, дядя Петя!
Сунувшись в каморку, он выяснил, что тирщика нет и там. Стены каморки были выкрашены синькой. Над видавшим виды столом кнопками крепились фотографии: танки, солдаты на стрелковом рубеже, полуголые красотки (сменщик Артур расстарался? ну не дед же…) и еще – китайский календарь с толстопузым божком. Судя по лоснящейся физиономии, сразу напомнившей Даньке дядю Леву, божок пребывал в восторге от текущего года. Ну еще бы! – пятеро лысых мальчиков несли перед божком гору ананасов, бананов и фиников.
– У-у-ух-х…
Звук донесся откуда-то снизу, как если бы там, далеко, захлопнулась дверь. Данька ясно представил эту дверь: бронированная, с сейфовым замком, с колесом, похожим на штурвал корабля. Другая дверь треснула бы напополам, а не сумела бы захлопнуться с таким уханьем.
«Уйти? А вдруг дядя Петя вышел за сигаретами и вот-вот вернется?..»
Пиво, отданное Жирному за науку, оказалось дешевым. Оставшихся денег хватало на несколько выстрелов. Вернувшись к стойке, Данька взял винтовку, повертел в руках. «ИЖ-38С» – разобрал он выбитое на металле фабричное клеймо. Тихо звеня цепочкой, прицелился. В полутьме мишени выглядели иначе, чем обычно. На «карусели» катались совсем другие слоны, конь и свинья: не Жирный с кодлой, а незнакомые. Сама карусель очертаниями походила на дорогущий джип. Жирафа сегодня напомнила не химичку, а Кощея. Даже странно, почему раньше в ней виделась Веранда. Ну да, точно, Кощей: шею вытянул, губы трубочкой…
Нестерпимо захотелось пальнуть в гада.
Вместо этого он повел стволом слева направо, будто читал написанную фразу.
Мишеньки-монетки со странными буквицами не обнаружилось, зато Баба-яга стала копией Марь Васильны, начальницы жэка. Белый шиньон гулькой, лицо густо намазано косметикой, в руке – метелка, отобранная у пьяного дворника Кирюши. Мама с Марь Васильной вечно ругается: ни сантехника не добьешься, ни электрика, за справкой сто раз ходить надо. Когда батарею зимой прорвало, пришлось в трест звонить, устраивать скандал: жэковская королева не соизволила даже почесаться. Следом за Бабой-ягой висел Карлсон: точь-в-точь сосед Линько, профессор по женским болячкам. К нему на лестничной клетке девицы с ухажерами в очередь строятся. Противная личность, ябедничает маме: «Ваш сын опять орал в подъезде, а мне требуется тишина и покой! Дружки вашего сына курят на лестничной площадке, а у меня астма…».
И собака у него злая.
А вон та девчонка с бантом (наверное, когда попадаешь пулькой, бант скачет вверх-вниз, будто девчонка прыгает через скакалку) – Дарья Тютюнец, староста класса. Как только соберешься наконец проводить Лерку домой, она рядом вертится, словно медом ей намазано. «Лерочка, я к тебе за учебником зайду! Лерочка, мы договаривались вместе физику делать!» На собрании против Даньки выступала, говорила, что он рохля и безответственный. Влепить бы ей пулю, чтоб язык не распускала…
В тире вспыхнул яркий свет, и Данька чуть не кинулся бежать от испуга.
– Желаете пострелять, молодой человек?
В дверном проеме каморки стоял тирщик. Безразлично улыбаясь в пышные, прокуренные кавалерийские усы. Данька от деда Ильи знал, почему такие усы называют «кавалерийские». Потому что их носил командарм Буденный. У деда Ильи раньше были такие же. Правда, дед Илья кепкам-«аэродромам» предпочитал осенью фетровую шляпу, а зимой – меховой «пирожок».
– Даниил?
Улыбка тирщика стала чуточку теплее. Или это Даньке показалось? Гадать, откуда тирщик взялся в пустой каморке, он не стал. Должно быть, с улицы тихонько вошел, пока мы тут целились.
– Здрасьте, дядь Петя…
– И ты здравствуй, коли не шутишь. Кого сегодня валить станем?
– Жирафу, – твердо ответил Данька. – Жирафу и эту… с бантом.
– Шалунью? Добро. А жирафа, я вижу, тебе полюбилась. – Тирщик принял у мальчишки деньги, отсчитал взамен пять пулек. – Только, знаешь, это капризная жирафа…
Капризы жирафы Данька оценил через пару минут, когда все пульки, одна за другой, ушли «в молоко». Огорченный, раздосадованный, он повернулся к тирщику, словно тот мог чем-то помочь.
– Стрельба науку любит, – развел руками старик. Он оглядел пустой тир, вздохнул и взял свободную винтовку. – Время есть, Даниил?
– Времени навалом, – честно ответил Данька.
– Уроки на завтра сделал?
– Ага! Мне история осталась… Самодержавие в начале ХХ века. Я вечером выучу, там мало!
– Ясное дело, мало. Не успел век толком начаться, как царя скинули… Тогда, раз времени у нас – вагон, начнем с «ровной мушки».
– А… а что это?
– Это взаимосвязь мушки и целика по отношению к твоему глазу. Вот, смотри: здесь у нас мушка…
– Да я знаю! – обиделся Данька.
Тирщик пропустил его обиду мимо ушей.
– …а здесь – прицельная планка. «Ровная мушка» должна стоять в центре прорези по направлению огня. А по высоте – на одной линии с гривкой прицельной планки. Если, конечно, прицел открытый.
– А мишень? Цель?!
– А цель мы, брат Даниил, сейчас оставим в покое. Не все сразу.
На стойке, прямо у Данькиного локтя, какой-то хулиган вырезал ножом четыре значка. Те самые, которые были отчеканены на мишени-монетке:
II
Далекие барабанчики сделали шаг навстречу. Явственно проступила сквозь вой пурги тягучая, нервная тема флейты. Что еще? Волынка? Да, кажется, волынка. Странно: мелодия всякий раз одна и та же, барабаны и флейта есть всегда, а остальные инструменты словно по очереди заступают в караул. Виолончель, труба, вот теперь откуда-то взялась волынка: гнусавая, заунывная. Лерка рассказывала, что чувашская волынка «шапар» использовалась на церемонии изгнания бесов. А шустрый «хомячок» Тимур в бесов не верил и считал, что «волына» – это пистолет.
Например, «Беретта-9000S».
Кроется ли в смене инструментов какая-то закономерность, Данька не знал.
Он прикинул на слух расстояние между ним и таинственными музыкантами. Сто метров? Двести? Нет, точно определить не получается. Дело не в метели: когда здесь благоухала липовым цветом июньская теплынь, в медвяном воздухе – ни ветерка, и лишь редкие птичьи трели нарушали тишину леса, замершего в ожидании…
Тогда у него тоже не получалось.
Ближе, дальше – и не более того.
Ладно, ищем-смотрим-щуримся… Хотя щуриться уже ни к чему: метель пошла на убыль. Снег с ветром не секут, а лишь оглаживают щеку, потерявшую чувствительность. Давай, тирмен, ищи цель, а то отморозишь себе все на свете. Машинально выковыривая мизинцем из уха подтаявший снег, Данька повернул голову – и увидел. Серебряный пятачок с орлом и короной, брат-близнец сбитого пулей, валялся на склоне сугроба – впереди и чуть левее, у подножия матерого дуба.
