– Прибавилось, – согласился Данька. – Но пока справляемся.
– Когда Артур здесь работал, легче было?
Данька неопределенно пожал плечами. Артур из тира давно уволился и заведовал теперь техобслуживанием аттракционов. Конечно, втроем удобнее…
– Хозяйство серьезное, три этажа, – словно угадав его мысли, продолжила Любовь Васильевна. – По человеку на этаж хорошо бы. Никого нет на примете?
– У меня? – вяло удивился Данька. – Это к Петру Леонидовичу. Он тут главный.
Чайник на столе зашипел, изображая кобру, раздувшую капюшон. Это он балуется. Как закипит, сам отключится. Чайники нынче умные. Дядя Петя говорит, скоро собак научатся выгуливать.
– Ну, главный не всегда тот, кто на виду. Чаще наоборот: главные любят тень. Серые кардиналы, – улыбнулась Калинецкая ярко накрашенным ртом.
Это был намек, но Данька его не понял. Сильно хотелось спать. Глаза слипались, мысли путались. Толстые, медлительные, они ползали в голове со скоростью улиток, волочащих на себе груз известковых раковин. При чем тут какой-то кардинал к нему и дяде Пете?
Дядя Петя главный. Это и ежу ясно.
– Вы в курсе, Даниил Романович, что мы относимся с большим уважением к вашей… фирме? И, разумеется, к вам лично. Если понадобится, окажем любую поддержку. Знаю-знаю! Вы и сами прекрасно справляетесь. Тем не менее, если возникнет надобность в чем угодно… Понимаете? В чем угодно. В том числе и в дополнительном помощнике…
Данька тупо кивнул.
На всякий случай.
– Ага, Любовь Васильевна. Спасибо.
– Вот и отлично! – просияла Калинецкая. – Петр Леонидович – замечательный профессионал, мастер своего дела, ветеран. Но, к сожалению, он, мягко говоря, немолод. Однажды он уйдет на покой и оставит… фирму на вас. Согласны? Я в данном случае говорю не только от лица Бобы… Бориса Григорьевича, который вас очень ценит, но и от себя лично. Пожалуй, в первую очередь – от себя…
Чайник закипел и отключился. Помотав головой, чтобы отогнать сонную одурь, Данька плеснул кипятку в заварник. Теперь дать настояться…. На столь далекое будущее, когда Петр Леонидович решит уйти на покой, он не загадывал.
Там видно будет.
Предложат толкового человека в помощь – почему бы и нет?
– Я рада, что мы с вами разговариваем на одном языке. Поверьте, это не так уж часто случается. Кстати, с безопасностью в вашей фирме все в порядке? Арсенал внушительный, а охраны – никакой.
– Нет проблем. Вниз люди серьезные ходят, а наверху что? Одни «воздушки». Да и те на ночь в сейф запираются. Вам с сахаром?
– Спасибо, без. Сахар портит вкус хорошего чая. И фигуру берегу. – Калинецкая подмигнула Даньке, сделавшись на десять лет моложе.
Данька даже смутился от неожиданности.
Она что, заигрывает?
– А у вас, Даниил Романович, личное оружие есть?
– Нет. Зачем?
– Петр Леонидович, между прочим, со своим не расстается. И правильно делает. Работа специфическая, обязывает. У вас найдется гривна?
– Найдется…
Сбитый с толку Данька извлек кожаный бумажник, подаренный ему Леркой, вынул гривну и протянул ушастой. Та очень серьезно спрятала купюру в сумочку и лишь после этого торжественно водрузила на стол таинственный пакет.
– Это вам. От меня. Дарить, сами знаете, не положено – поэтому, считайте, купили. Уверена, вам понравится.
В пакете, завернутая в оберточную бумагу, лежала увесистая деревянная шкатулка. Темный лак, благородные разводы, массивная защелка из бронзы. Сразу видно – вещь! Приятно в руки взять. А внутри…
– «Беретта 9000S»?!
– Она самая. Коренная итальянка, не какая-нибудь лицензия. Нравится?
– Спрашиваете!
– Имейте в виду: это не презент для арсенала. Это вам лично.
Кроме компактной девятимиллиметровой «Беретты», в шкатулке, утопленные в специальные гнезда в мягком темно-синем бархате, лежали две запасные обоймы. На двенадцать зарядов каждая. Разумеется, с патронами. Сам пистолет был меньше, к примеру, 92-й «эмки», как у загорелого агента в «гавайке», но это как раз хорошо. Носить удобнее. Отличный ствол! Сам бы выбирал, вряд ли выбрал бы лучше.
– Здорово! Спасибо огромное, Любовь Васильевна! Такие деньги… такое оружие…
– Пустяки! – махнула рукой ушастая, гася в банке сигарилло. Отхлебнула чаю, улыбнулась. – Я рада, что сумела доставить вам удовольствие, Даниил Романович. Иначе, знаете ли, сапожник без сапог… Вот разрешение на хранение.
Она извлекла из сумочки бумагу с печатями.
Бумага Даньку интересовала мало. Он взял «Беретту». Свою собственную «Беретту». Рубчатая рукоятка удобно легла в ладонь. Прицелился в стену. Тяжесть пистолета бодрила. Несмотря на бессонную ночь, рука не дрожала, прицел не «плыл». Все-таки к личному оружию отношение особенное…
С легким сожалением он уложил пистолет обратно в шкатулку.
Ничего, они еще успеют познакомиться поближе.
– Спасибо за чай, Даниил Романович. Мне, пожалуй, пора. Вас подвезти?
– Буду признателен. – Сам того не заметив, Данька очень точно скопировал интонацию старого тирмена: ироничную, чуть небрежную.
Калинецкая, вздернув бровь, уставилась на парня, словно увидела впервые. Но комментировать не стала.
– Сейчас, я тут все закрою…
Он попросил остановить машину у входа во двор.
– До свиданья, Любовь Васильевна.
– Всех благ, Даниил Романович, – кивнула ушастая благодетельница.
Пакет с заветной шкатулкой оттягивал руку. Светало. В предрассветной тишине отчетливо шаркала по асфальту метла дворника Кирюши.
– Доброе утро.
– Утро добрым не бывает, – хмуро отозвался дворник, продолжая шаркать метлой.
Чище от его действий не становилось.
У подъезда сильно сдавший за эти годы сосед, профессор Линько, выгуливал пса. Бульдожиха Шера, вредная старушка, сдохла позапрошлой зимой, и профессор, погоревав, завел себе немецкую овчарку. За полтора года щенок вымахал в здоровенного рыже-черного кобеля. Характер у пса оказался не в пример лучше, чем у Шеры: хозяина он обожал, слушался беспрекословно, преданно заглядывая в глаза, на соседей не лаял, а когда Линько позволял, с удовольствием играл с местной детворой. Да и сам Линько, состарившись, сделался куда менее склочным. Кляузничать перестал, например.
Или это на него новый пес влияет?
– Доброе утро, Игорь Осипович.
– А-а, Данечка? – Профессор подслеповато сощурился. – Доброе утро. С ночной смены?
– Ага.
– Помню я, еще помню, что такое ночные дежурства. Молодой был, вот как вы сейчас, в клинике работал – думал: все нипочем! А с годами…
