Сходить в дирекцию парка?
– Зд-дорово, Д-данила!
– Привет, Артур. Ты дядю Петю не видел?
– В-видел. Он в ателье уехал, брюки у портного з-забрать. Сказал, толстеет, отдал в п-поясе расшить. Скоро обещался. Пошли об-бедать, чего тут торчать…
Оставив тир, Артур сильно изменился. В лучшую сторону, как на взгляд Даньки. Во-первых, он стал меньше заикаться. Во-вторых, бросил пить и, как следствие, влипать в неприятности. Раздобрел, обзавелся румянцем, даже намек на брюшко появился. Подумывал жениться, но колебался в выборе: хотел, чтоб и красивая, и домовитая, а вместе не получалось. Но Артур не терял надежды.
Солидный человек, тридцатник разменял, не шутка.
Даньке казалось, что с каждым годом разрыв в возрасте между ним и Артуром сокращается. Словно он, Даниил Архангельский, взрослеет быстрее, чем отставной сержант, догоняя ушедшего вперед лидера. Возьмем их первое знакомство: четырнадцатилетний подросток, для которого гнев местного сявки – наибольший ужас на свете, и десантник, прошедший ад войны, двадцати четырех лет от роду. Огромная, колоссальная разница. Пропасть. И сейчас: тирмену – двадцать, бывшему сменщику – тридцать. Совсем другое дело.
А что будет через пять, десять лет? Сравняемся?
Или с какого-то момента один из нас опять уйдет в отрыв?
Кто?!
– Д-давай, давай, я в «Рыцаре» столик взял… они жд-дут…
– Не толкайся, я иду…
– К-как знал, заказал на двоих… Армен Оганесович уехал в управление…
Идя мимо старенького кинотеатра, где больше не крутились фильмы, а мигали экранами игральные автоматы, Артур жаловался на качалку «Счастливый слон». Купили за тыщу баксов, а теперь от слона не отойди – ломается, з-зараза. И цепи на «лодках» менять пора, а в бюджете не предусмотрено. И Вано, педер с-сухте, отлынивает. Раньше помогало битье наглой вановской морды: настучишь в бубен, он месяц вкалывает. Сейчас настучишь – неделя в лучшем случае.
Инфляция, что ли?
Артур с недавних пор заведовал отделом техобслуживания аттракционов. Под его началом ходила бригада тертых, битых, в солярке вареных механиков. Смешно было видеть, как эти пожилые дядьки безоговорочно признают первенство «афганца», матеря его за спиной в три коромысла, но трудясь круглосуточно, без обеда и перекуров, если «змей ядовитый» объявит аврал.
Парковое начальство молилось на нового завтеха.
– Ты чего в тир не заглядываешь? – спросил Данька, садясь за столик под навесом.
К ним спешил официант Руслан с подносом. Здесь делали чудесный шашлык из вырезки: не кусочками, а цельный, длинный, прихваченный на углях шмат маринованного мяса в глиняной, заранее подогретой миске. К шашлыку подавался лаваш, белый соус-мацони и цицаки – острые перцы, засоленные в бочке с травками.
– Боюсь, – честно сказал Артур, прихлебывая клюквенный морс. Он почесал небритую щеку и добавил, смешно морщась: – Тянет меня. Как алкаша к рюмке. Вот и боюсь сорваться. Помнишь, ты меня просил приемчикам научить?
Данька помнил. В начале их знакомства он приставал к «афганцу», желая освоить секретные приемы десанта и накидать по морде всяким Жирным. Но вскоре отстал: Артур не желал учить пацана. Времени не было или просто лень – Данька так и не узнал.
– Я тогда драться боялся, даже в шутку. Даже приемчики показывая. Крыша летела. Из ментовки не вылазил: сорвусь, и нон-стоп… Прошло. Вылечился. Теперь вот с тиром… Меня когда дядя Петя подобрал, я психованный был. Стреляю по мишеням, а вижу врагов. И радостно мне, что они падают, дохнут, а я живой, все у меня хорошо…
Раскашлявшись, Данька жестами показал, что ерунда, пройдет. Слишком острый перец-цицак. В позвоночник будто вставили острый стальной стержень. Оказывается, и Артур тоже? Только Данька теперь ждет дядю Петю с инструкциями, а бывший сменщик качели чинит?!
– Потом, Данила, враги у меня кончились. Наверное, первый запал скис. Смотрю на мишени, а там – никто, и звать – никак. Все равно гады, думаю. Я за них в Афгане кровью умывался, друзей хоронил, а они тут по кабакам жировали… Стреляю, и душа поет. Вроде как за товарищей мщу. С удовольствием стреляю. С кайфом. Вот и дострелялся: кончились никто, начались свои. А мне без разницы: стреляю…
Обмакнув лаваш в мацони, Артур откусил кусочек.
Прожевал.
– Ты забудь, что я тебе говорю. Не бери в голову. Выслушай и забудь. А главное запомни: может пригодиться. По врагам мы все палить мастера. Ради себя, ради своей жизни, удачи, счастья, да по врагам – проще простого. Это нормально. Больше скажу: это правильно. По незнакомым, безразличным – уже неправильно, но… Можно. Можно, и кончен разговор. Значит, не чистоплюй ты, не белоручка. Есть в тебе здоровое гадство в разумных пределах. Значит, работник. Человеку без здорового гадства одна дорога – в святые…
Данька вспомнил гонки на кроватях. Стал бы он стрелять дальше, если бы на следующий день с мишени на него не посмотрела мама? Наверное, стал бы. С удовольствием, как Артур – вряд ли, но не отказался бы. Не захотел бы дядю Петю расстраивать.
Значит, работник?
Если без удовольствия, но делаешь, что надо…
– А по своим стрелять нельзя. Ни при каких обстоятельствах. Иначе ты отморозок, нелюдь. Бешеный спусковой крючок. Вот тут я и дал маху…
Ты дал маху, молча ответил Данька. А я, отказавшись стрелять по своим, выбил десятку. И спустился на «минус первый». Здоровое гадство в разумных пределах, но не отморозок и не нелюдь. Достойная кандидатура. Интересно, что я сделал для того, чтобы позже спуститься на «минус второй»? Не пошел в армию? Остался здесь?
Что я сделаю, чтобы спуститься еще ниже?
Где я ошибусь?
Мысли получались взрослые, чужие, непривычные. К счастью, оборвав цепь этой карусели, цепь, которую завтех Артур и хотел бы починить, да лишь разладил вдребезги, в кармане зазвонил мобильник.
– Да! – На экранчике было написано «подавление номера», и Данька не знал, кто ему звонит. – Я слушаю!
– Даниил? – спросил хорошо знакомый голос Петра Леонидовича. – Подойди к тиру, я тебя жду.
– Шашлык доесть успею?
Пауза. Видимо, дядя Петя смотрел на часы и прикидывал.
– Успеешь. Не задерживайся.
Вставая после обеда, Данька сообразил, что за время их разговора про тир Артур не заикался.
Вообще.
Из динамиков магнитолы на стойке бара пел Высоцкий.
Песня про того, который не стрелял.
Про войну песня.
8
«Эх, пушки, пушки грохотали, стрелял наш пулемет!..»
Если бы наш! Лейтенант Кондратьев втянул воздух, словно коньяк выпил, смакуя, мелкими глоточками. Поморщился, вытер пот со лба, глянул на солнце. Полдень скоро. Не успел оглянуться, а день на переломе… «Стрелял наш пулемет…» Чьи вирши, какого пролетарского классика? Привязалась песня, не отгонишь. И не надо, ритм подходящий.
