— А эта возвращенка проблемная, скрывать не стану. Но привыкнет. Может, и ей местечко где на кухне-огороде найдется?
Господин Иракий, на Отраву даже не посмотрев, озвучил решение:
— Перевертыша и кудесницу возьму. Твоему слову верю.
И только теперь Отрава поняла, что больше всего сейчас боялась остаться одна. Как Кристофер! Любые тяготы можно преодолеть, если будет возможность вечером обнять подругу или позорно разреветься при Лю. Но она запретила себе открывать рот. Тогда ожила Нанья:
— Я руки на себя наложу! — она подскочила на ноги. — Клянусь… этим вашим Светом! Бери нас всех, а иначе… как их… инвестиции не окупятся! Понял? Это я тебе…
Иракий залепил ей пощечину, заставив замолчать. Но после этого сказал спокойным голосом:
— В следующий раз проси, если тебе что-то надо, но никогда не повышай тон при мне, Нанья, — и повернулся к капитану. — Хорошо, возьму троих, если скинешь цену за возвращенку вполовину.
Ровно с этого момента начался новый этап их жизни.
Переезд в тесной повозке занял весь остаток дня — господин Иракий жил далеко от города, предпочитая уютное уединение своего семейства из трех человек. Но, похоже, что под уютным уединением он подразумевал и всех рабов, коих на его полях и в бытовом хозяйстве водилось предостаточно. Потом пленников, изможденных дорогой и переживаниями, высадили возле дома, который запросто можно было назвать дворцом. Накормили, переодели и представили остальным господам: супруге Иракия, слишком пышнотелой возвращенке, и такому же тучному сыну, унаследовавшему расу матери. Хозяйка повторяла, считая, вероятно, слова свои проявлением доброжелательности:
— Привыкайте, привыкайте.
Вот они и привыкали — день за днем, неделю за неделей. Жизнь в поместье оказалась не такой уж и плохой. Каждому выделили по каморке, и в одной из них они обязательно собирались перед восходом ночной звезды, чтобы хоть несколько минут побыть вместе. Поначалу молчали. Потом жаловались. А потом наперебой рассказывали друг другу, как прошел день. Отрава — о том, как с утра до вечера снова чистила овощи и полировала серебряные ложки. Нанья через пару недель щебетала:
— А он действительно силен! Думаю, что даже в Школе Высокого Колдовства столько бы не увидала! Очень добр. По роже бьет, только если я вовремя не умолкну…
Так Нанья привыкала.
— У них тут все по-другому! Я еще ни одного разбойника не видел. Больше следим, чтоб зверье какое не забрело, да урожай не потоптало. Мы на дальней заставе вчетвером легко справляемся.
Так привыкал Лю.
И Отрава, видя, что друзья ее перестают быть прежними, все чаще заводила самую важную тему:
— Когда мы сбежим?
— А куда бежать, ядовитая моя? — разводила руками Нанья. — Мы уйдем отсюда, конечно. Но мне бы побольше узнать о колдовстве, уж тогда я нигде не пропаду! И вам пропасть не дам!
Лю смотрел виновато:
— Они взяли с меня клятву, Отрава. И это хорошие люди… просто они привыкли жить иначе.
— Клятву?! — Отраве хотелось его ударить. — А ты не забыл, что давал клятву Их Величеству?
— Нет, не забыл, — он смотрел ей в глаза. — Но ты жива! А если мы уйдем — без денег, бумаг и… с твоим клеймом, кто может гарантировать, что с тобой ничего не случится?
— Я понимаю, — Нанья попыталась приобнять Отраву, но та не позволила. — Ты думаешь о Крисе. Мы все о нем думаем. Но что мы можем сделать для него сейчас? Где искать? И как выручать, если сами беззащитны? Милая, мы ведь ехали в Правоморье, чтобы укрыться от преследования! И посмотри-ка, столько дней на одном месте, и ни одной свечки! Так чем же не укрытие, если есть кров и хлеб? По крайней мере пока…
Отрава не ответила. Нет, она думала не о Кристофере. Она думала о другом менталитете — менталитете обычной тихореченской овцы, которая будет жить там, где ее кормят.
* * *
Кристоферу ни на миг не позволяли выйти из-под чар. Даже мысли его путались, словно их перевязали теми же тяжелыми оковами, что руки-ноги. На этот раз ему внимание уделяли целых два кудесника, будто одного было недостаточно. Чтобы не тратить силы на пустое, он не отвечал на вопросы и не делал лишних движений. Хотя его глубоко аристократичной натуре это и не было свойственно. Да и сопровождающие были не особо разговорчивы. Вояки или солдаты, как они сами себя называли. Солдаты — это что-то наподобие городских стражей в Левоморье, только еще зануднее.
Пленника перевозили в крытой повозке, которую тянули рогатые волы. В Левоморье таких не водилось, а эти еще и передвигались со скоростью резвой лошади. Магия. Направлялись они, насколько Кристофер мог судить, на юг — к другому морю, еще дальше от дома. Хотя про дом он и не вспоминал вовсе — оказалось, это только мешает сосредоточиться и ничем не помогает. Домом сейчас стал казаться не только замок Кирами, но вся огромная территория, называемая родиной. И чем дальше его увозили, тем большую по охвату местность он готов был назвать домом. Настроение поднималось при воспоминаниях о друзьях — наверное, только потому, что они были где-то ближе дома, но при этом с самим домом и ассоциировались.
Военная крепость Мираль располагалась на берегу Теплого моря. Там, за этими водами, находится Каменноземелье — главный враг Правоморья. По всему побережью были расставлены большие и малые крепости, обеспечивающие защиту государства от грабительских налетов и военной экспансии. Организацией обороны занимались сильнейшие кудесники, ответственнейшие перевертыши и самые преданные отчизне возвращенцы. Но для пополнения внешней и внутренней армий добровольцев было недостаточно, потому набирали рекрутов среди простого люда: по одному сыну от семьи или по несколько рабов от поместья. И поскольку каждый верил в некий Небесный Свет, то и выпавшую долю принимал, как должное. В конце концов, солдаты, в отличие от рабов или торговцев, были в почете, и оттого такой выбор свыше считался далеко не худшим из возможных.
За время недолгого путешествия Кристоферу до темного хряка надоели их псалмы: «Небесный Свет дарует жребий и выбрал тех, кто Свет несет!» Особенно забавно этот пафос звучал из уст одноглазого старика-возвращенца, которого призвали во внешнюю армию еще в юные годы. Кристофер не знал, что конкретно тот в себе нес: боль давно заживших ранений или осознание, что жизнь прошла мимо и под бестолковые молитвы, но уж точно не свет.
Эпизод 16. За одну жизнь до
На кухне работали только женщины, и отношения складывались по-семейному доброжелательными: никому из них проблемы не были нужны, поэтому мелкие ссоры тут же забывались и всем коллективом кухарки возобновляли всегдашние сплетни. Все были правоморками, но Отраву почти сразу приняли. Даже наоборот, обрадовались, что появилась в их кругу рассказчица, которая могла поведать о заморской жизни. И удивлялись каждой мелочи.
Отрава удивлялась в ответ — большинство этих женщин были в долговом рабстве. Вот так, муж серьезно проигрался или прогорел на торговле, а его преданная жена преспокойно отдается в чужой дом. На три, а то и на пять лет. Они смотрели на это как на обычный заработок — ничем не хуже других занятий, вот только плату не выдают. Зато долг уменьшается! Встречались и потомственные рабы — те, что родились и выросли в неволе. Утешало только то, что семьи разлучать было не принято. Да и жестокость по отношению к рабам не приветствовалась. Никем эти правила специально не устанавливались, но каждый правоморец свято верил, что после окончательной смерти попадет или в Небесный Свет, или в Подземную Тьму, согласно поступкам своим. А если кто в это верить отказывался, то рисковал встретиться с монахами из ближайшего монастыря. Власть у тех была неограниченной — ударить монаха считалось наитягчайшим грехом, зато сами монахи ходили с палками-посохами, которыми имели право молотить кого угодно. В том числе и за жестокость к слугам. Но рабы своих спасителей чаще всего боялись посильнее хозяев. Ведь жаловаться на судьбу — тоже грех, хоть и не такой тяжкий.
