Кони дорвались до главных ворот церкви. Один прыгнул, растоптал женщину, что хотела уйти под стену. Второй развернулся, волоча за собой привязь с куском песчаника. Заржал жалобно, а потом прыгнул в сторону хоров, где ждали его старые хозяева.
Жвикулис подсыпал на полку пороха, поднял рушницу для выстрела, встал напротив несущегося скакуна, словно крепчайший дуб в лесу напротив надвигающейся бури. Приложил оружие к плечу, упер ладонь в спусковую скобу, прицелился и выстрелил. Кривой молоточек прижал тлеющий фитиль к запалу, порох на полке занялся пламенем, огонь мгновенно добрался до внутренностей ствола, и из дула рушницы вырвалось пламя.
Гром выстрела поразил уши присутствующих не меньше, чем взрыв порохового склада. Свинцовая пуля ударила прямо в окровавленный налобник скакуна… И отрикошетила, отразившись от толстого железа, ушла в никуда.
Жвикулис с криком бросил рушницу, увернулся в сторону, чтобы спрятаться под колонной. Обезумевший конь набросился на него, встал на дыбы, молотя копытами в воздухе; ударил в колонну с такой силой, что посыпалась каменная крошка, сбил слугу, опрокинул его на пол. Литвин выказал воистину волчью ловкость, мигом перекатившись в сторону, под исповедальню, на волос разминувшись с каменной смертью, висящей на веревке под мордой коня.
– На тебе! – рявкнул Ян из Дыдни, рубя с размаху жеребца по бабкам, горизонтальным боковым ударом, нанесенным силой двух рук. Бастард перерубил обе передние ноги упыря как деревянные щепки, визжащий жеребчик свалился на морду, приподнялся еще на обрубках, дернул головой в сторону рыцаря, и тогда поляк воткнул меч прямо ему в залитый кровью глаз, нажал что было мочи, пробивая голову почти навылет и с такой силой, что Вийон услышал хруст, с которым наконечник оружия воткнулся в кость по другую сторону черепа.
Конь пал на бок, свалив на спину встающего с коленей Жвикулиса, словно железная статуя коня римского императора. Придавил его седлом и железным одоспешенным боком, зажал словно в клещах. Литвин завыл, сплюнул кровью, захрипел.
– Жвикулис, брат…
– Сза-а-а-ади-и-и…
Второй конь гнал через неф, разбивая лавки на куски. Ян из Дыдни дернул за рукоять меча, увязшего в конском черепе, но прежде чем успел вынуть клинок, над ним скалилась уже окровавленная башка и пылающие, словно две вынутые из костра головни, буркалы упыря.
– Вороной! – крикнул шляхтич. – Вороной, стой!
Конь не послушался. Налетел на поляка словно вихрь, сбил его, а зубы его, словно ядовитая змея, сжались на бронированных плитах наплечника на левой руке рыцаря. Конь схватил поляка, оторвал его от меча, дернул, чтобы потащить за собой, но не одолел тяжести тела, одетого в нюренбергский доспех.
Ян из Дыдни дернул рукоять мизерикордии, ткнул клинком в жуткую морду, вытянул руку, чтобы достать до глаза…
Впустую. Конь встал на дыбы, завизжал, ударил рыцаря копытами в грудь, не выпуская его руки из зубов. Поляк завыл, голова его подалась назад, но крепко выкованные плиты брони не поддались, копыта не сокрушили скрытого под железом тела.
Вийон появился с другой стороны словно злой дух. Меч Жвикулиса почти сам прыгнул ему в руки. С отчаянием он рубанул по затылку упыря. Клинок зазвенел по наслоенным друг на друга пластинам защиты. Поэт опускал меч снова и снова, изо всех сил, обхватив рукоять двумя руками. Отчаянно молотя, он перерубил железные пластины, рубанул по шее твари. Конь вырвался, тряхнул головой, повернулся к поэту, все так же впиваясь зубами в руку отчаянно вырывающегося рыцаря. Встал на дыбы, снова ударил Яна из Дыдни копытами в бок. Рыцарь орал, колотил рукоятью мизерикордии в железную башку, но, удерживаемый в конских челюстях, словно в железных щипцах, не мог прицелиться, чтобы нанести удар в глаз.
Вийон увернулся из-под копыт в последний момент. Поскользнулся на полу, грохнулся лбом в каменную колонну, но меча из рук не выпустил.
Вертясь в доспехе и потянувшись правой рукой к левому боку, Ян из Дыдни хлестнул коня снизу по горлу. Удар, который, вероятно, свалил бы обычного скакуна, произвел на упыря впечатление не большее, чем укол шпилькой. Но Вийон воспользовался этим мгновением. Вскочил на ноги, добрался до сражающегося с рыцарем коня. Снова рубанул его по шее, потом еще раз. Бил раз за разом, изо всех сил, с отчаянием и яростью, на какие только хватало его сил. И наконец перерубил заходящие друг на друга пластины, пробился к телу – и меч пал на обнажившуюся шею скакуна.
Конь взвизгнул, выпустил из пасти руку Яна из Дыдни, развернулся, ударил Вийона копытами – тот едва успел встать боком, заслониться рукой. Чувство было такое, словно ударило в него ядро из бомбарды. Полетел в исповедальню, развалил двери, ударился ребрами о массивную ступню архангела Гавриила, сполз наконец на пол.
Конь скакнул, гневно шипя, склонив набок башку. Ян из Дыдни голову не потерял, хотел его остановить, но без меча мог только ухватить упыря за хвост.
Вийон отступил вглубь исповедальни, ударился спиной о лавку священника. Конь встал над ним: окровавленный, страшный, с наполовину отрубленной головой…
Но не поднялся, чтобы ударить копытами. Рядом с его головой замаячил вдруг серый силуэт горбоносого бородача. Клинок меча пал на обнаженную шею упыря как топор палача, вклинился в щель между разрубленными, торчащими в стороны пластинами нашейной брони. И отрубил башку конскому стригону.
Мендель спас Вийону жизнь.
Конь больше не ржал, не бил копытом, не пытался встать дыбом. Он напрягся, качнулся и повалился на бок, словно железный купол ратуши. Раз-другой дрогнули еще его копыта, задергался синий язык, свисающий из челюстей, а потом наступила тишина.
Вийон вылез из-под поваленной исповедальни, сплюнул кровью, чувствуя боль в боку.
Никто не смотрел на поле боя, в которое превратилась церковь после атаки коней-упырей.
Никто не смотрел на раздавленные тела, лежащие среди расколоченных лавок и обломков камней.
Никто не радовался победе над тем, во что превратились кони поляков.
Все смотрели на главные ворота церкви. Потому что те медленно отворялись, словно приглашая внутрь грешников и кающихся. Наконец распахнулись во всю ширину, открыв неисчислимую толпу обшарпанных, покрытых кровью фигур. Богатых купцов и стариков-нищебродов. Патрициев и плебеев, шлюх и священников. Подмастерьев и благородных советников…
А перед этой дикой толпой стригонов, сложив в молитве руки, стоял коленопреклоненно Альберт Ансбах, ожидая прихода мертвых, словно благочестивый пустынник – явления Святейшей Девы Марии. Доминиканец их предал. Отворил ворота, пока они убивали конских упырей, впустил в храм смерть.
Ян из Дыдни сделал жест, словно хотел грохнуться на колени и ждать Страшного суда. Взял себя в руки, оглянулся на хоры.
– На башню! – крикнул Вийону. – Прячься на башне! Вперед!
Они мчались через церковь, словно молодые олени. Вийон первым вскочил на винтовую лестницу, громыхая побежал вперед, слыша позади нарастающее шарканье мертвых ног по церковному полу.
