– Что, закончили уже? И как, стоит она тех пяти эскудо?
– Свеженькая, как для сучки. Пойдем-ка со мной в сени.
– А что там?
– Не знаю, – прошептал Матфей. – Лионель пришел. Плачет.
– Люп, – Вийон повернулся к молодому вору со смуглой цыганской кожей, что сидел неподалеку, – пойдем.
Молодой окаянник улыбнулся, блеснув белыми зубами. В нем Вийон был полностью уверен. Ле Люп Крюка терпеть не мог. При этом оказался хорош в бое на ножах, пережил уже не одну поножовщину в мерзких закоулках Ренна – города отбросов.
Вийон молча шагнул за трактирщиком. Матфей провел их в мрачные сени. Воняло тухлятиной и влагой. В слабом свете, что сочился из главного зала, Вийон увидел клубок тряпок на лавке в углу. Потом услышал всхлип. Клубок тряпок шевельнулся, наружу выглянуло бледное личико. Что-то мокрое капнуло на старые доски пола.
– Лионель? – Вийон внимательно вглядывался в уродливого карлика. – Что случилось?
– Рабюстеля убили… – всхлипнул калека.
Люп с шипением выдохнул. Вийона передернуло от волнения.
– Что вы делали? Трупы трахали?!
– Как и каждую неделю… – простонал Лионель. – Вскрыли калоцу. В смысле, гроб по-вашему. Должны были холодную достать… А она… мертвая, деревянная, значит, а потом – раз, и встала в огнях. И Рабюстель… Рабюстель – сгорел…
Вийон оглянулся на Ле Люпа. Тот положил ладонь на рукоять ножа.
– Рабюстель был хорошим вором, – пробормотал он. – Часто проставлялся. Нельзя так кинуть товарища.
– Так и не кинем, чтоб ему! Лионель, что произошло? Кого вы достали? Говори ясней.
– Патрицийку… Откинули крышку, а потом… Она открыла глаза. В них… – засопел и развел руками, – в них был огонь.
– Черт бы его побрал, – сказал негромко Вийон.
Рабюстеля он знал несколько лет. Не одобрял его привычек, но, несмотря ни на что, тот был хорошим товарищем. Часто приходилось выслушивать его излияния. Правда, хотелось потом рыгать, но Рабюстель платил за обоих без слова протеста. А потому Вийон чувствовал что-то вроде долга благодарности.
– Не хочется в это верить. Трупаки огнем не горят. Может, вы на упыря какого наткнулись?
– Это был не упырь, – упирался Лионель. – Это нечто другое.
– Но что? Мертвая девка ни с того ни с сего начинает полыхать?
– Вийон, это не обычные огни. Не земные. Вийон, подумай. Я ведь не сбрендил.
Вор в рваном кафтане молчал. Карлик заглядывал ему в глаза так настойчиво, что трудно было не поверить его словам.
– Знаешь что, сходи выпей, – проворчал он Лионелю. – И не думай об этом.
– Она его сожгла. Вийон, посоветуй что. Ты ведь любишь загадки.
– Вон пошел!.. Люп!
– Здесь.
– Расспроси, кто лежал в могиле. Интересное дельце. Что думаешь?
– Не знаю. Я такого никогда не видывал.
– Тем лучше. Ступай с ним, – кивнул на зал. – Вечером встретимся.
– А ты?
– Я еще кое-куда загляну.
Ле Люп испарился. Вийон вышел из сеней, толкнул небольшие дверки за стойкой трактира, наклонил голову, переступая через порог. Одним взглядом охватил комнатку, освещенную утлым огоньком лампадки, и сидящую на сбитой постели женщину. Была она еще молодая, даже красивая. С пропорциональными чертами лица, длинными светлыми волосами – и все еще невинным взглядом. «Неплохая она девка», – мелькнула у Вийона мысль. И правда, могла бы сделать карьеру на улице.
– Собирайся.
Она молча закрыла голую грудь рубахой. Вийон заметил в ее глазах слезы.
– Что, Марго?
– Зачем? – спросила она тихо. – Зачем ты приказал мне с Матфеем…
– Пасть закрой, глупая девка, – проворчал он зло. – Я должен уйти. Увидимся вечером.
– Куда ты? Я не хочу, чтобы ты вот так меня оставлял.
Вийон почувствовал нарастающую злость. Все в этот вечер было не так, как нужно. Схватил девушку за светлые волосы и ударил по лицу. Та застонала, вырвалась, прижалась щекой к стене.
– Ты, дура, должна меня слушаться, – процедил он сквозь зубы. – А если до вечера не увижу пару дукатов, то расквашу тебе твою славную мордашку так, что будешь пугать старух в подворотнях.
– Вийон, – застонала она тихо. – Франсуа, я… – Хотела вскочить с кровати к нему, но он с силой ее оттолкнул и пошел к выходу.
– Тебе нужно переспать с Монтегю, – обронил через плечо. – Тот даст тебе два эскудо.
– Вийон! Вийон! – крикнула она, но поэт ее уже не слышал. Вышел из комнаты, кивнул Люпу и зашагал к двери. На пороге снова запел:
Когда же ласки даром раздает
Моя Марго, я в сердце уязвлен,
Что душу, кажется, отдам вот-вот.
С нее срываю пояс, балахон
И ну ее чесать со всех сторон.
Она вопит: «Антихрист» – и Христом
Клянется слезно честной быть потом
И больше не блудить. Тому и рад,
Печать под нос ей ставлю кулаком
В борделе, где торгуем всем подряд.
* * *
Вийон выходил из кабака уже на рассвете, о котором возвещало тарахтение тяжелых, груженных товарами телег, направлявшихся на рынок. Рассвет, начинавшийся с шума открываемых подгнивших ставен и дубовых ворот. На узкие, воняющие грязью и дерьмом улочки Ренна выкатывалась ободранная, голодная, шумная и сварливая толпа. Торговки и покупатели, лоточники и рабочие, продавцы крысиной отравы и пригородные селяне. Городские шлюхи и благородные дамы, подмастерья и каменщики, стражники и конюхи, погонщики мулов, голодные купчики, нищие и шельмы, воры и перекупщики… Мощный хоровод начинал новый, очередной свой оборот, как повелось издавна. После десятков зим и весен, после таких, как эта, осеней, он исторгал из себя уничтоженные, истертые существа – нищих, калек, увечных старцев, живущих на милости сынов и дочерей. Таких, как те, что сидели под стенами домов, протягивая за подаянием руки. Воров и убийц. И малых детей, которые подрастали и снова включались во все это.
Хотя где-то вверху холодный осенний ветер и гнал клубы туч, но в узкой улочке между двумя домами, в щели, образовавшейся меж линий островерхих крыш с башенками, царила духота. Вийон быстро шел сквозь толпу. В последний миг отскочил от телеги и ушел из-под свистнувшего ремня, которым размахивал возница. Наступил на ногу старухе, что тянула испещренный жирными пятнами сверток, отскочил от ее кривых когтей. С наслаждением выслушал поток проклятий, вырвавшихся из уст старухи. Он был у себя, в городе, что провонял облезлыми стенами и истлевшим деревом, смрадом отходов и гниющими среди них людскими телами. Порой он даже подпрыгивал – так его все это радовало. Радовало то, за счет чего он жил, что слышал и видел. Он присматривался к толпе. На первый взгляд могло показаться, что этот город – гнилое сборище домов из камня и дерева, вонючий лабиринт улиц, на которых царили насилие и бесправие, смрад сточных потоков и вонь немытых тел, – что город этот убивает людей раньше, чем те войдут в пору молодости. Но улицы все еще были полны народу. Вонючее, пожранное гнилью нутро Ренна рождало все новые отряды человеков.
