– С Ангелина? Началось? – Оторопевший парень почесал голову. – Знаешь, Вийон, это интересно, но я о нем даже не думал. Но теперь-то у меня в черепушке словно прояснилось. Скажу больше, участие калеки в истории прелата многое объясняет.
– Тогда пойдем и поговорим с ним.
– Он немой.
– Я знаю фокусы, – процедил сквозь зубы Вийон, – после которых хромые обгоняют коня галопом, а слепцы внезапно прозревают. Все решит немного жестокости, веревка и длинный раскаленный прут.
– Пойдем. Я знаю, где его можно найти.
Вийон и Кроше ворвались в комнатушку Ангелина, словно пара голодных волков в овчарню. Хозяин им навстречу не вышел. Да и, сказать честно, не казался удивленным их визитом. Его вообще мало что могло удивить. Несчастный калека коленопреклоненно молился перед двумя свежими крестами, которые наверняка вскоре пожертвует приходу Святого Лаврентия.
Не суждено ему было завершить молитву. Вийон схватил его за плечо, вздернул вверх, а Кроше вырвал из пальцев четки. Немой не стал протестовать. Позволял делать с собой все что угодно, будто баран, ведомый на бойню. Смотрел на них голубыми глазами большого ребенка, и Вийон вдруг почувствовал себя глупо и не в своей тарелке. Гнев его утих, опал, словно истлевшие одежды с плеч нищего. По дороге сюда он прикидывал в голове план искусного допроса, которому намеревался подвергнуть несчастного резчика крестов. Не было при нем палаческого набора инструментов, а потому пришлось бы довольствоваться тем, что окажется под рукою. Но демонстрация силы и боли должна была начаться с вырывания ногтей. (Вийон специально взял для этой цели кузнечные щипцы.) А кончиться – прижиганием (поскольку в любом, даже самом беднейшем доме всегда можно отыскать печь или очаг, или хотя бы простую свечу) или даже страппадо, в чем должны были помочь веревка и железный крюк, спрятанный в сумке поэта.
И весь этот план пошел псу под хвост. Глядя на ласковое лицо немого, Вийон почувствовал на своих плечах всю тяжесть тридцати с гаком весен. Понял, что постарел, утратил весь кураж тех времен, когда был шельмой и жаком, устраивающим дикие шуточки в Латинском квартале. Не мог он бить и пытать несчастного калеку, создателя резных крестов, покорного человека, не принадлежавшего к миру шельм, воров и разбойников.
Поэтому он в сердцах схватил Кроше за ухо, вырвал у него из рук четки и вернул немому. Тот в ответ перекрестил его.
– Ай! – завыл недовольно мальчишка. – Вийон, что ты! Это стоит два солида!
– Понимаешь, что я тебе говорю?! – Поэт обратил на Кроше внимания не больше чем на ползающих по стенам мух. – Ты слышишь наши слова?
Кивок. Несчастный Ангелин, как видно, был только нем, а не глух. К его счастью.
– Хочу знать, что происходит в плебании прихода Святого Лаврентия. Кто там бывает и отчего священник – пленник в собственных стенах. Пробст утверждает, что ты, – он ткнул в немого пальцем, – стал причиной всего этого зла. Зла, которое нужно выжечь каленым железом.
Отрицание. Явственное медленное движение головой.
– Нам нужно знать, кто там находится. Отчего священник носа не кажет из дому? Зачем ходит ночью в церковь? И почему вино во время мессы превращается в кровь, а гостия – в тело Иисуса Христа?
Немой опустил взгляд. Сложил руки в молитве. Вийон заметил злой блеск в глазах Кроше.
– Впустую! – рявкнул малец. – Этот живой труп и слова из себя не выдавит, даже если бы ты его и говорить научил, Вийон.
Мальчишка осмотрел комнату. Как обнаглевший нищий, подскочил к столу, схватил железный гвоздь, прыгнул к первому из двух крестов – еще неотесанному и необработанному. С размаху воткнул гвоздь в правое его плечо – туда, куда римские легионеры прибили десницу Христа.
– Помнишь это, верно? – спросил, ухмыляясь зло. – Поэтому ты либо скажешь нам, что знаешь о священнике, либо я напомню тебе, что кричала жидовская чернь Понтию Пилату. Крестом Господним клянусь: ты либо откроешь нам все, либо нам придется проверить, как долго распятие выдержит тяжесть твоего мерзкого тела!
– Стой! – рявкнул Вийон, которому не понравилось самоуправство Кроше. – Замолчи и сядь! А не то я утихомирю тебя похлеще, чем судьба – этого немого.
– Я не намерен причинять священнику зла, – сказал уже калеке. – Я хочу ему помочь. Освободить из сетей, в которые загнали его грешные проступки. А взамен хочу получить от него сведения о двух моих… приятельницах, которые порой проведывали плебанию.
Вийон не врал. Ему и в голову бы не пришло убивать или грабить священника. Да, тысяча чертей, он хотел всего лишь знать, что случилось с Марот и Марион – дочуркой Шартре и соблазнительной Пикардийкой. Убийство же известного прелата могло иметь серьезные последствия, поскольку создавать проблемы в делах, приносящих доход, было столь же безопасно, как танцевать со смертью и скелетами на погосте.
– Это все впустую! – прорычал Кроше, словно бешеная собака. – Он по своей воле ничего не выдаст! Давай прижмем его, Вийон. Хочешь сказать, папаша, что в старости ты сделался пуглив?
– Молчи, Кроше. А ты, Ангелин, отвечай.
Ангелин кивнул. Да, он скажет все.
– Что происходит в плебании?
Немой показал два пальца. Два. Или вдвоем. Что бы это значило?
– Два? Креста? Человека?
Быстрый знак: домик с остроконечной крышей, рядом высокая башня.
– Плебания? Церковь Святого Лаврентия?
Кивок.
– Кто находится в плебании, кроме священника?
Снова два пальца. Две? Вдвоем?
– Их двое?
Ангелин указал на стол. На нем лежало долото, деревянный молоток, ножи. И несколько кусков дерева.
– Чего мы ждем? – стонал Кроше. – Пока эта сволочь выстругает нам Вознесение Марии? А может, ступеньку той лестницы, что снилась святому Иакову?
Вийон подал немому долото, молоток и кусок дерева. Ангелин подошел к столу и сам вытащил из-под стружки длинную чурочку.
– Покажи мне, – прошептал поэт. – Покажи, кто в плебании.
Немой приставил долото к дереву. Легонько ударил молотком, вытесывая чурбачок в форме человеческой головы: с гордо поднятым подбородком, надменными бровями, горбатым носом… Прелат Раймон де Ноай, пробст прихода Святого Лаврентия. Через несколько мгновений Вийон был уверен, что резьба изображает грешного священника.
– Это первый из тех двоих?
Кивок. Поднятый палец – один.
– А теперь покажи нам, кто второй.
Кивок. Еще один чурбачок. Стук молотка, падающие на пол стружки. Новая голова проступает из-под долота Ангелина, заколдованная в дереве талантом немого. Кто это? Кто еще находится в доме прелата?
