Горящая ветка стеганула Вийона по лицу, отбросила назад, между лавок, но поэт не отпустил факел. Замахнулся, бил пищащие и корчащиеся в огне побеги.
А потом пошел, размахивая над головой пылающей робой, обожженный и искалеченный, словно Христос после бичевания, прямо к главному алтарю.
Колючие ветви стегали его в бессильной злобе. Порой ударяли, но отдергивались от огня. Вийон бежал, спотыкаясь, оставляя позади след из капель крови. Так он добрался до ступеней хоров, плеснул маслом из последней лампадки на узоры и резные изображения святых, на сцену распятия и летающих над ней ангелов.
И бросил туда остатки догорающей робы…
Огонь поднялся высоко – аж под деревянную крышу храма. Запылали колючие лозы и ветки, балки и деревянные подсвечники у алтаря.
Вийон услышал яростный крик Деревянного пророка. И сразу после этого ударило горячее дыхание жара, в уши воткнулся обезумевший рев пламени. Огонь подпрыгнул вверх, объял деревянные балки потолка, охватил лавки на хорах, лизнул деревянную дверь ризницы, сжег в пепел вынырнувшие оттуда колючие отростки.
– Огонь да поглотит тебя! – кричал Вийон. – Вон, проклятый! Прежде чем вернешься в ад, узнаешь чистилище муки!
Отскочил назад, прикрывая глаза от огненного сияния. Алтарь был охвачен пламенем – огромные, незаконченные еще фигуры в галерее святых падали, когда жар пожирал подпиравшие их арки, рушились вниз, забивая свободное пространство, ведущее к ризнице, в которой метались терновые ветви.
А между ошалевшими зловещими побегами Вийон увидал Деревянного пророка. Господь из дуба дергался на кресте, вырывая несформировавшиеся еще культи ладоней, вросшие в дерево, бил ногами, у которых еще не было ступней.
Вийон отступал, шел, бичуемый пламенем, не веря собственным глазам. И замер в тот момент, когда с треском, заглушавшим гул пожара, Деревянный пророк вырвал правую руку из древесины. Она была искалечена – вместо ладони, которая не успела вырасти из креста, ниже запястья у него торчал деревянный бесформенный обрубок, ощетинившийся острыми щепками, как конец сломанной дубовой балки. Пророк дернул левой рукой, помогая себе обрубком правой, и с хрустом высвободил и вторую руку.
Вийон крикнул, заметив, как спина Деревянного пророка отрывается от вертикальной балки вместе со щепками. Он видел, что пророк делает безумные усилия, чтобы вырвать из древесины незаконченные еще ноги. Пророк наклонился и перевесил крест, из которого он вышел. Деревянный символ Страстей Господних накренился и с грохотом рухнул на деревянный пол.
Пророк пополз, упираясь обрубками рук, волоча за собой крест, от которого так и не сумел отделиться, терпеливо и трудолюбиво, словно огромный жук, волокущий за собой изломанное человеческой ногой тело.
Вийон отступал перед ним, а пророк вполз на горящие остатки нижней части алтаря, зарычал, когда огонь опалил ему волосы, а сверху посыпались горячие уголья и пепел. Он выл и бился, горя в живом огне, но сумел проползти через гарь, протянуть через пламя обожженный крест. И снова взглянул в глаза Вийону. Поэт метнулся в сторону главных ворот, но споткнулся обо что-то и упал. Ветка – последняя, обожженная, колючая лоза толщиной в руку – обвилась вокруг ног, поймав его в ловушку. Поэт вскрикнул, но гибкий побег поволок его по полу прямо пред ликом Деревянного пророка.
– Не хочу! Не-ет! – закричал поэт. Ухватился за пылающую лавку, но жесткая ветвь тянула его с невероятным упрямством, лишавшим его сил, которому ничего невозможно было противопоставить.
Вийон бился, цеплялся ногтями за каменные плиты пола, дергал ногами, бессильный и побежденный. Молился, выл и просил.
А потом вдруг верх алтаря обрушился под собственным весом, когда огонь переварил ряды пророков и ангелов в изукрашенных, но еще не расписанных кассетонах. Огромный пылающий крест упал вниз, ударив Деревянного пророка по спине, воткнулся глубоко, покосился и упал, разбрасывая гирлянды искр. Потом вниз ринулись пылающие бревна, фигура архангела Михаила с мечом, статуя Марии Магдалины, а в самом конце – соломенная крыша вифлеемских яслей, умело изготовленных из дерева неизвестным творцом.
Вийон почувствовал, как хватка вокруг его ног ослабла. Окровавленный и израненный, он вскочил на ноги и бросился к выходу. Оглянулся через плечо на Деревянного пророка, но в том месте, где он лежал, виднелась только куча пылающих остатков алтаря.
Поэт крикнул, чувствуя, как огонь лижет его рубаху. Дернул шнуровку, порвал ее, сорвал одежду с плеч, бросил на пол. Полуголый, покрытый сажей, давясь от дыма, добрался он до главных ворот, которые распахнулись перед ним, а в церковь ворвались перепуганные люди, таща за собой чаны и ведра с водой.
– Пожар! Пожар! – раздались крики.
Пламя выстрелило высоко вверх, охватило крышу и колоколенку церкви Святого Лаврентия, добралось до деревянных жалюзи колокольни.
Вийон всего этого уже не видел. Внезапно кто-то ударил его по голове чем-то тяжелым – по голове, и без того поврежденной железным кулаком Кроше. Поэт так и рухнул на лестницу церкви, провалившись во тьму, словно в глубокий бездонный колодец.
14. Истина
Даже в худшем из кошмарных снов, где живые трупы танцевали вокруг поэта, кружась в жутком danse macabre, Вийон не ожидал такого конца своей истории.
Он лежал на небольшой повозке, запряженной запаршивленной несчастной клячей. Поэт был профессионально связан – толстая конопляная веревка стягивала его ладони за спиной и одновременно была привязана к загнутым назад ногам. Каждое движение высекало из его больной головы новые искры боли.
Вокруг вставал туманный июльский рассвет, мир еще купался в сонных видениях и волнах испарений; близился час, когда злобные мары заплетают конские гривы и сооружают колтуны на головах неотесанных купчин и никчемных селян, храпящих сном праведников в своих вонючих избах. До ушей поэта доносился один-единственный звук – глухие удары лопаты, мерно режущей жирную, влажную землю, полную червей. Прелат Раймон де Ноай рыл как проклятый, выкапывая глубокую яму под корнями разросшегося, покрытого молодой листвой дуба.
– Что происходит? – спросил вор слабым голосом. – Где мы, ваша милость прелат?
Ноай вылез из ямы, с размаху воткнул лопату в горку земли и двинулся к повозке.
– Я лишь выполняю свою часть нашего договора, – прохрипел он, склонившись над поэтом. – Того, от которого ты при первой же возможности отвертелся. Но я честный самаритянин и выполню данное слово до последней буковки.
Он ухватился за веревки и руки Вийона, быстро стянул его с повозки прямо в грязь, дернул и поволок в сторону свежевыкопанной ямы.
– Ты ведь хотел знать, что стало с теми распутницами, Марион и Марот. Увидишь их уже через минуту, – сопел, согнувшись напополам, прелат. – Да что там! – присоединишься к этим дьявольским шлюхам, чтобы подольше наслаждаться их обществом!
Подтащив поэта на край углубления, он отпустил веревку. Пнул раз, другой, толкнул окровавленное тело. Мир опрокинулся, Вийон сполз с глинистого края, упал на самое дно ямы. Прямо между двумя полуотрытыми гниющими телами. В нос ударил сладковатый запах разложения; он повернул голову и увидел длинные крученые косички, обернутые вокруг гниющей, источенной личинками головы. Это была Марион, его гулена, его любовь, его избранница. А вторая, синяя и разлагающаяся – Марот, красивейшая женщина на Глатиньи, которая каждую неделю доставляла ему горсть золотых эскудо…
