– Ой, не бери в голову! – махнул Сивуха и незаметно показал язык Фитилю.– Фитиль – военный человек. У него, кроме этой войны, в голове ничего нету! Мы же с тобою – другое дело, верно? – подмигнул Сивуха.– Мы люди интеллигентные, тонко чувствующие. Нам, кроме работы, надобны развлечения, верно говорю?!
– Ох, и верно! – от души согласился Хома и снова повеселел.
Аккуратный, среднего размера шинок был полон. Хмельные козаки опрокидывали чарку за чаркой и гоготали так, что дрожали стены. Похожий на хорька плешиво-седовласый шинкарь улыбался им из-за стойки, протирая тарелки и погоняя дочку, тучную усатую дивчину с недовольной миной и тяжелой задницей.
Осторожно усевшись на лавку, залитую чем-то жирным и брезгливо протертую той самой дочкой, которая, казалось, только еще больше размазала жир, Хома склонился к Сивухе, который уже зацепился языком с молодым румяным козаком, которого, как Хома уже знал, звали Богданом.
Оживленно оглядываясь вокруг, парень поинтересовался:
– А что все гуляют? Праздник, что ли, какой?
– Ну, можно сказать и так! – обнимая Богдана, Сивуха ухмыльнулся беззубым ртом, поднял чарку и стал жадно пить, заливая лицо и шаровары. Отрыгнув, он прибавил:
– Мирный день – разве ж не праздник?!
– Праздник,– кивнул бурсак и осторожно отпил из своей чарки. Вкус был ужасный. Хома скривился, глядя на чарку.
– Скоро принесут Верину горилку,– поймав его взгляд, усмехнулся Богдан.– Это пойло лучше не пить.
– Экие вы цацы! – Сивуха придвинул к себе Хомину чарку. Козак мгновенно охмелел и говорил уже не очень внятно.– Радовались бы лучше, что живы-здоровы!
Богдан угрюмо кивнул, и за столом повисла тишина. Вдруг по шинку разлились ликующие возгласы. Козаки повскакивали с мест, кто-то даже кричал «ура».
Сивуха с Богданом тоже вскочили. Распахнув двери, седой шинкарь заносил здоровенные тяжелые кувшины и прятал их за стойку шинка. Тучная девка, его дочь, тут же начала разливать и разносить по шесть чарок зараз, то и дело шлепая по рукам излишне прытких выпивох, которые от нетерпения тянули ее за подол.
– Нас, нас не забудь! – встав на лавку, возбужденно кричал Богдан с раскрасневшимися щеками. Девка плюхнула кувшин на стол перед ними и, вильнув толстым задом, поспешно удалилась за стойку.
Все трое – Сивуха, Хома и Богдан – разом припали к чаркам. Великолепная горилка божественным нектаром растекалась по нутру. Шинок повеселел еще больше.
– Ай да Вера! – утерев еще совсем редкие, хиленькие усы, Богдан блаженно улыбался.– Ей-богу, женюсь!
– Ха! – кисло улыбнулся Сивуха.– Женилка-то выросла?
Богдан вспыхнул и открыл было рот, чтобы возразить Сивухе. Скривив морщинистое лицо, Сивуха пояснил:
– И не такие женихи к ней подбиваются! Куда тебе-то?!
Богдан обиженно засопел, опрокидывая чарку и жестом показывая дивчине, чтобы, не мешкая, принесла вторую.
– Это ты о ком?
– Знамо дело, о Ясногоре! – крякнул Сивуха.– А то ты не знаешь!
При упоминании имени приказчика молодой козак сердито сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев. Принявшись за вторую чарку, он недобро прошептал, едва слышимый среди шума и гогота:
– Вот ведь мерзавец! Мало того, что хочет сотника со свету сжить, так еще и за Верой моею волочится?!
– Как это хочет Гаврилу сжить? – вскинулся Сивуха, глядя на него сердитым мутным взглядом.– Думай, что мелешь!
– А я что думаю, то и мелю,– распалялся молодой.– Только ничего у него не выйдет! Пан сотник наш поправится, а Вера все равно не пойдет за него замуж! И ни за кого не пойдет… – с горечью прибавил Богдан.
– Это почему же? – осторожно поинтересовался Хома, который слушал их разговор очень внимательно, особенно ту часть, где говорилось про Веру.
Козаки, набычившись, переглянулись и замолчали. Наконец Сивуха сказал:
– Несчастная она девка, не пойми чем живет. Все только другим помогает, для себя ничего.
– И ведь нет никого на хуторе, кто бы не был ей чем-то обязан! – усмехнулся Богдан.– Я вот только не разберу, почему она грустная такая и всегда одна?
– Горе у нее,– буркнул Сивуха.– Несчастье, говорю же.
– Это ж какое? – разом спросили Хома с Богданом.
– Все знают, что она хотела лекаркой быть,– Сивуха благодарно принял у тучной девки новую чарку горилки и, подмигнув ей, смачно ударил ее по заду. Дивчина возмущенно замахала руками. Хохоча, Сивуха увернулся и продолжил, довольно улыбаясь:
– Не сложилось у Веры. Принимала трудные роды, дитя спасла, а роженица погибла.
– И что с того?! – ударил по столу захмелевший Богдан.– Она ж не виновата, всякое бывает!
– Всякое-то всякое,– рассудил Сивуха.– Да только это была жинка пана сотника. Вера с тех пор и не может простить себе.
– Брешешь! – Богдан присвистнул.– Отчего ж на хуторе об этом никто не знает?!
– Кому надо, тот знает,– отмахнулся Сивуха.
– А ты-то при чем?! – не унимался молодой.
– Я раньше был правой рукой пана Гаврилы,– обиженно процедил Сивуха.
– Ты?! – не поверил Богдан.– Да не может того быть!
– Да как это не может?! Думай, что мелешь! – Сивуха вскочил из-за стола.
Хома поспешил вмешаться.
– А что мы, братцы, не танцуем?! – выкрикнул бурсак и развернулся к остальным: – Разве ж это веселье, без танцев?!
По всему шинку раздались радостные возгласы. Козаки повскакивали с мест, кто-то робко запел, его поддержали нестройные голоса. Поспешив в середину шинка, Хома сбросил шапку и пустился в пляс.
В мазанку Веры Хома добрался с трудом, когда на дворе уже смеркалось, а шинок опустел. Скинув лапти на входе в горницу, бурсак прошагал до постели и тяжело рухнул, продолжая напевать веселые песенки.
В сенях скрипнула дверь, и сердце парня выжидающе забилось. Он перестал петь. Показалась уставшая Вера и, робко поздоровавшись, хотела, как обычно, юркнуть за занавеску.
Но захмелевший и довольный Хома был радостно смел.
– Вера, не уходите, пожалуйста,– улыбаясь, позвал он.– Мне надобно с вами поговорить.
Вера послушно подошла, скромно опустив густые темные ресницы:
– Чего изволите, пан философ? Может, вы голодны?
– Нет, спасибо,– Хома покачал головою.– Хотя, признаться, я не отказался бы от чарки горилки.
– Сейчас! – подобрав юбку, Вера проворно выпорхнула в сени и вернулась с чаркой.
– Присядьте, пожалуйста,– попросил парень. – Когда вы рядом, мне становится спокойнее на душе.
– Ну, хорошо,– Вера осторожно опустилась на лавку и испуганно поглядела на него.
