– Наверное, – согласился Землянин. – Если бы я жил за границей. Но я ведь здесь живу.
– Можно уехать. Люди уезжают…
– Да, конечно. Но я здесь привык – за столько лет. – Он улыбнулся, не глядя на нее – работа требовала внимания. – Привычка – вторая натура, как говорят. А у меня, по-моему, даже первая. Первая, первая… – забормотал он себе под нос, протянул, не глядя, руку, что-то переключил, еще раз переключил. Сеня умолкла и уже не заговаривала более, пока Землянин не вздохнул наконец облегченно и не отошел к приборам, потирая спину.
– Ну, вот и дело с концом, – сказал он. – По-моему, запись получилась по первому классу. Можно смело реализовать.
– Спасибо вам, – тихо молвила Сеня, все еще сидя в уголке.
– Ну нет, одним «спасибом» не отделаешься. Мне обещаны были чаи, кофеи, ананасы в шампанском и вообще сорок бочек арестантов! Крови жажду! Или все это только обещания были? Как в предвыборной кампании?
– Нет, фирма не жалеет затрат, – ответила она, подделываясь под его легкомысленный тон. – Только… ты не обидишься, если на кухне? Я так привыкла, да и удобнее, два человека там вполне помещаются.
– Обожаю на кухне! – провозгласил он. – Иди, мечи все на стол, пока я уложу свое достояние.
Укладывая приборы в чемодан, аккуратно упаковывая кассету с записью, он слышал, как позвякивала на кухне посуда, и у него почему-то сладко замирало сердце, словно не выпить чашку кофе предстояло ему, а испытать какое-то доселе неведомое блаженство. Но анализировать свои чувства не хотелось. Хорошо на душе – ну и слава Богу, строго говоря, у человека всегда должно быть хорошо на душе…
Сеня позвала из кухни, Землянин защелкнул чемодан и послушно пошел. Маленький столик был накрыт, и кроме обещанного, на нем даже бутылка стояла – семнадцатирублевая, загодя, видно, припасенная. Закуска была небогатой, но девушка старалась – это чувствовалось – сделать все достойно, насколько позволяли ее пока не очень-то большие заработки. Это тронуло Землянина, почти до слез проняло. Оттого, может быть, что давно уже его никто так не принимал? Мама дома – ну, это было привычно, непременная часть жизни, сама собою подразумевающаяся. А вот так, как здесь – необычно было. Землянин был отзывчив на ласку, но как-то получалось в жизни, что ласки всегда доставались кому-то другому.
– Садись, где тебе удобнее, – предложила Сеня. – Тут?
– Могу, – согласился он. – Ну, здесь прямо пиршественный стол! Будем кутить?
– Будем кутить! – подхватила она. – Вода уже закипает. Может быть, нальешь пока?
– С радостью! – откликнулся Землянин, наливая осторожно: большого застольного опыта у него не было, но все же он ухитрился не накапать на скатерть – льняную, ему показалось, хотя на самом деле то был пластик. – Ну, за что? За исполнение желаний?
– За вас, – сказала Сеня тихо.
– Ну зачем же, – смешался он. – Я еще ничего не сделал. Вот когда вернется твоя мама – тогда, пожалуй, не откажусь. А пока – давай просто за то, чтобы все было хорошо!
Рюмки встретились над столом. Были они не совсем хрустальными, и звук получился не очень чистым, но пирующих это не смутило. Потом была еще рюмка, и еще, и кофе в промежутке, закуски остались почти нетронутыми, потому что все время велись разные разговоры; говорил больше Землянин, а Сеня слушала и временами вставляла словечко или о чем-то еще спрашивала. Такие вечера пролетают мгновенно, и когда Землянин взглянул на часы, то удивленно ужаснулся:
– Это мы столько просидели? Второй час! Пора, как говорится, и честь знать…
Он вскочил. Сеня тоже поднялась.
– Я и не заметила, – тихо сказала она. – Как же ты теперь – с чемоданом? Ночью здесь у нас с машинами нелегко…
– Да уж как-нибудь, – браво сказал он, – доберусь. И поделом мне: столько времени у тебя отнял, спала бы давно, ты вон какая измученная.
Сеня стояла неподвижно, уронив руки.
– Да, конечно… – проговорила она.
Что-то было в ее голосе, что заставило Землянина внимательно взглянуть на девушку. Сеня смотрела на него пристально, и в глазах ее Землянин вдруг прочитал тоскливый упрек, и не поверил, и одновременно поверил. И невольно сделал шаг вперед, ногой отодвинув разделявшую их табуретку. А Сеня со вздохом облегчения одновременно шагнула навстречу, и он обнял ее. Волосы Сени тонко пахли чем-то горьковатым. Нечаянно закрыв глаза, он нашел ее губы и долго не отрывался от них.
– Не уходи, – прошептала она. – Будь со мной, будь…
А он даже и не подумал о том, о чем обязательно вспомнил бы в другой раз: а что скажет мама? Сеня, чуть высвободившись, шагнула, и Землянин послушно пошел за нею в комнату – не туда, где оставался чемодан, а в другую. Там было темно, однако Сеня не стала включать свет, его было достаточно из окна (на улице еще горели фонари), а главное – он вовсе и не был им нужен.
X
Силен все-таки у нас общественный инстинкт: если нынче вечером один выпивает, допустим, здесь, то где-нибудь там, вовсе на другом, может быть, конце города человек, связанный с этим первым какими-то неощутимыми душевными нитями, выпьет тоже, даже и не подозревая, что это не просто так, а единство судьбы. И если Землянин, чему мы уже были свидетелями, с девушкой Сеней выпили на двоих чуть ли не целую бутылку коньяку – ну, не целую, это мы просто, как говорится, для звону, но уж никак не менее половины выпили, совершенно точно, – то во многом близкий ему романтик рынка А. М. Бык совместно со своим компаньоном по бизнесу Федором Петровичем тоже причастились одновременно. Правда, не на кухоньке, а в неплохом номере гостиницы «Белград», и не семнадцатирублевого коньяку, а другого – не можем точно сказать, сколькорублевого, потому что за рубли он, коньяк этот, называемый также бренди, на данном этапе перехода к регулируемому рынку и не продается вовсе, – но коньяк был точно другой, слышали мы, что испанский, то ли «Три розы», то ли другой какой, но с ощутимым запахом плесени, что в случае с коньяком является достоинством, хотя вовсе не применимо к закуске. А кроме того, было их не двое, а трое; третьим был иностранец, деловой человек из мира желтого дьявола, который там правит бал, и весело правит, так что бал все не кончается и не кончается, хотя по всем теоретическим выкладкам уже давно должно было бы наступить похмелье. Оно, кстати сказать, и наступило, но по какой-то странности не там, а тут – воистину, в чужом пиру… Так вот, третьим был иностранец, которому, собственно говоря, и коньяк принадлежал, и номер гостиничный был – его, то есть он за него платил волшебными бумажками, бумажками-оборотнями, имеющими свойство во всем мире превращаться во все, чего душа ни пожелает – в отличие от наших отечественных, которые, каких ни произноси заклинаний, так ни во что и не пресуществляются, а остаются самими собой, желтыми бумажками. Был в номере обширный ковер на полу, и финская стенка, и картины на стенах, и импортные обои в желтоватых тонах, и глубокие кресла, напоминавшие рюмочки для яиц всмятку, и просторный низкий стол, на котором упомянутый коньяк имел местоположение, не в одиночку, впрочем, были там и другие бутылки, но предпочтение отдавалось именно этой. И – еще одна странность – разговор тоже шел о восстановлении людей, а в воздухе витала, хотя по имени никем и не названная, мысль о любви – только на этот раз любви, так сказать, коммерческой, свое проявление находящей в кредитах, льготах, взаимовыгодных соглашениях и всем таком прочем. Разговор велся на русском языке, которым все трое участников собеседования владели, хотя и не в совершенстве, причем первые двое говорили на нем без акцента, но грамматически, синтаксически и стилистически неправильно (так уж у нас принято даже и в высших – или прежде всего в высших эшелонах власти), третий же, иностранец, говорил грамматически, синтаксически и стилистически правильно, но с заметным акцентом, когда вместо четкого и недвусмысленного русского звука Р выплевывается нечто плохо пережеванное. Но это, однако, не так и важно: все участники друг друга понимали, вот что главное, понимали и то, что сказано, и то, что не высказано, но подразумевается; без такого умения понимать в подобные разговоры лучше вообще не пускаться.
