— Меня теперь только одно огорчает, — заговорила Мадлон. — Тебе я могу сказать, ты из Сент-Анна, ты все это знаешь. — Она заговорила шепотом: — Это не по моей вине, я не желала ему смерти. Но все же и я приложила руку… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду…
Спаситель смотрел на нее во все глаза, пытаясь понять, что именно она имеет в виду.
— Приложила руку… К чему?
— Причинила, ты знаешь, — то, что не добро.
— Зло?
Мадлон перекрестилась.
— Вы причинили зло?
— Не говори этого слова, — одернула Спасителя Мадлон и снова перекрестилась. — Я теперь даже тех слов не говорю, где оно внутри прячется.
Спаситель попытался следовать за мадам Бравон по лабиринту ее мыслей.
— Чего вы теперь не говорите? Слов с корнем «зло»? Например, злобный? Или назло? Или злодей?
Спаситель подбирал слова, а мадам Бравон торопливо крестилась.
— И еще мне нужно переехать, — сказала она с виноватым видом.
— С чего вдруг?
Тут Спаситель вспомнил, что записывал адрес мадам Бравон. Она жила на улице Возла.
— Мадам Бравон, — обратился он к ней очень серьезно.
— Да?
— Вы наживаете новый синдром.
— Что вы, что вы! Я отделяю одно от другого. Это же порча.
— Нет, Мадлон, это синдром.
— Порча.
— Син… — Спаситель осекся на полуслове. Потом заговорил снова: — Мадам Бравон, вы знаете, отчего умер ваш шурин? Он умер от тяжелой болезни (Мадлон перекрестилась), которой долго болел. Она не имеет никакого отношения к порче. Вы никак не причастны к тому, что с ним произошло.
Мадлон не слушала Спасителя и толковала о своем:
— Как только слышу плохое слово, сразу говорю: «Господи, спаси и помилуй» — и все обходится. Но вот что плохо, теперь эти все слова так и вертятся у меня в голове, так что приходится твердить «Господи, помилуй» целый день.
— Обсессивно-компульсивный синдром, — проговорил себе под нос Спаситель. — Послушайте, Мадлон, мы скоро окончательно разделаемся с синдромом чистоты. Я вам дам новые упражнения.
— Разделаемся?
— Разделаемся, — эхом отозвался Спаситель.
Мысленно он посылал свою пациентку ко всем чертям, и тут на столе зазвонил телефон.
— Месье Сент-Ив? Это мадам Кюипенс, мать Эллы. Хочу предупредить, что Элла сегодня не придет, она заболела.
— Что с ней? — недоверчиво спросил Спаситель. Он прекрасно знал, что отец Эллы не одобряет психотерапию.
— Желудочный грипп.
— И температура есть?
— Нет, только рвота. У них в школе эпидемия.
Спаситель чуть было не возразил: эпидемия школьной фобии. Но воздержался: нельзя делать выводы на расстоянии. Он ограничился тем, что записал Эллу на следующий понедельник. Но очень огорчился. Что за понедельник без Эллы!
Спаситель сомневался не случайно. Живот у Эллы заболел из-за приступа паники. А началось все в прошлый вторник до начала школьных занятий. Как только Джимми подошел к ней, собираясь поцеловать, Элла протянула ему руку. Он уставился на нее: рука обозначала расстояние, которое отныне их разделяло.
— Я ни с кем не целуюсь, — сказала Элла.
Весь остальной день Джимми делал вид, что не замечает ее. Но протянутая рука, рука, которая на самом деле скорее отталкивала, обидела его и унизила.
Джимми был не только отвергнутым влюбленным, он был травмированным мальчиком, которого сторонились одноклассники. С начала года он выбрал Эллу, потому что она тоже играла в Call of Duty. Потом ему показалось, что насмешки над ней одноклассниц их сблизят. Он стал ее защищать и ждал от нее благодарности. В Фейсбуке она приняла его в друзья. Почему они не могли дружить и в жизни?
Джимми заметил, что Элла иногда возвращается домой пешком. Так она себя тренировала на выносливость. Он пошел за ней следом, но она была так погружена в свои мысли, что даже не заметила его. Раз, другой… Игра превратилась в навязчивую идею. Джимми думал об Элле днем и ночью. Он узнал номер ее мобильника, узнал адрес и бродил вокруг ее дома. Про себя он прокручивал целые фильмы, где она была героиней, но отваживался только на поцелуй при встрече. И все-таки он решился предложить ей куда-нибудь вместе пойти, но она не ответила. Он бомбардировал ее эсэмэсками: «ты чудо» или «я т л» и сердечко, но в классе он с Эллой не разговаривал и не садился с ней рядом. В глубине души он знал, что не нравится ей. Возможно, даже почувствовал, что она его боится. Но он не делал ничего такого, что могло бы вызвать у Эллы враждебность. И тем не менее во вторник 6 октября она, с его точки зрения, очень его обидела, даже оскорбила, и любовь обернулась ненавистью — перчатку вывернули наизнанку.
В среду во второй половине дня Джимми снова бродил вокруг дома, где жили Кюипенсы. Уроки кончились рано, и Элла была дома одна: родители на работе, старшая сестра еще в школе. Она свободна. Свободна быть Эллиотом. Черный пиджак, белую рубашку и галстук в узкую полоску она прятала в глубине платяного шкафа. Мужскую одежду она купила тайком на свои карманные деньги, которые экономила месяц за месяцем. Этот костюм она надела один-единственный раз на консультацию к своему психологу. А в этот осенний день почему-то пахло весной. Элла решила переодеться Эллиотом и немного погулять в ближайшем парке.
Посмотревшись в зеркало, она довольно улыбнулась. Она выглядела изящным мальчиком, модно подстриженным, щеголевато одетым: джинсы в обтяжку, узконосые лаковые туфли. Мальчик и мальчик, никакого сомнения, пока не присмотришься хорошенько. Именно эта неопределенность — мальчик-девочка, Элла-Эллиот, — две сущности, как два крыла, наполняли ее жизнью, звали в полет. Ей захотелось танцевать, так она себе понравилась, и она принялась напевать песенку Милен Фармер
[60]:
Надо выбирать,
Раз ты хочешь знать,
Я должна сказать
Раз и навсегда…
Да, я парень, да!
А какое тело —
Никому нет дела.
Раз и навсегда,
Да, я парень, да!
Накладывая один образ на другой, Элла двигалась по-мальчишески энергично.
Никому нет дела,
Я хамелеон!
Покачивая бедрами, она прикрыла ладошкой причинное место.
Понимала ли она точный смысл того, что пела? Она захмелела от радости. Она себя любила. Ей хотелось, чтобы Спаситель увидел ее такой.
