— Да это же… Добрый день!
Сценарий Луизы рассыпался в прах. Она представляла себе Сент-Ива в костюме и белой рубашке с распахнутым воротом, а он был в кроссовках, джинсах и толстовке с капюшоном, на которой красовалась надпись «Колумбийский университет».
— Гуляли в нашем квартале? — с улыбкой спросил Спаситель.
— Да… Нет. Это я из-за Поля.
— Из-за Поля?
— Поль попросил меня выбрать хомячка. Глупость, конечно. Мне не хотелось бы вас беспокоить…
— Никакого беспокойства. Лазарь уже выбрал для вас малыша. Будем рады, если он вам понравится. Клетка осталась у меня в кабинете. Проходите, пожалуйста, проходите.
До чего же он, оказывается, огромный, черный и какой у него низкий голос! Луиза смотрела на Спасителя новыми глазами.
— Клетка на маленьком столике, — сказал он. — Простите за мою дырявую память, вы ведь, кажется, Люсиль?
— Нет, Луиза.
Сент-Ив почувствовал, что она задета.
— Передо мной проходит столько людей, — в качестве извинения, смутившись, пробормотал он.
Спаситель поднял клетку, чтобы Луиза лучше рассмотрела хомячков.
— Ваш самый крупный.
— Разве их только трое? Мне казалось, их было больше.
Спаситель со вздохом опустил клетку обратно на столик.
— Два уже сдохли. Честно говоря, боюсь и за остальных.
Луиза вздрогнула: что не так в этом доме?
— Я прочитал в интернете, — продолжал Спаситель, — что хомяков определенных цветов нельзя скрещивать между собой, потомство гибнет до родов или после. Боюсь, продавец зоомагазина держал мадам Гюставию в одной клетке с неподходящими самцами. Смешение кровей не всегда дает хороший результат.
— Но бывают… большие удачи, я имею в виду… Лазаря, — пролепетала Луиза, покраснев до ушей, как будто сказала что-то неподобающее. — У вас замечательный мальчик.
— Спасибо. Как мило с вашей стороны, — улыбнулся Спаситель, умевший ценить комплименты. — Вы очень торопитесь?
Он усадил Луизу в кресло, а сам сел на кушетку.
— На Мартинике о моем сыне сказали бы, что он «спас свою кожу».
Луиза вопросительно посмотрела на Спасителя.
— Имеется в виду, что он светлее меня. Нам так вдолбили, что белые выше и лучше нас, что мы стали расистами по отношению к самим себе. Сын двух чернокожих зовется у нас «синий ниггер» и находится на самой низшей ступени человечества. Каждая капля крови от белого помогает подняться выше.
— Но вы-то не придерживаетесь таких предрассудков?
— Разумеется, нет. Хотя у меня самого непростая история.
История Спасителя спрятана в крафтовом конверте. Может, стоит вытащить из него кое-какие воспоминания? Может, на этот раз пришла его очередь рассказать о себе?
— Мою маму звали Никез, Никез Бельроз. У нее было семь братьев и сестер от разных отцов, но она была любимицей матери, по ее словам, самой «удачной», потому что у нее была более светлая кожа и нос-палка.
— Нос-палка?
Спаситель рассмеялся своим веселым рассыпчатым смехом.
— Ну да, у нас, у черных, носы широкие, приплюснутые, а у белых носы тонкие. В нашем городке Сент-Анн жила одна старуха, Манман Бобуа, что-то вроде колдуньи и знахарки, так она учила молодых мам делать тонкие носы с помощью прищепок, прицепляя их вдоль хряща до ноздрей.
Объясняя, Спаситель защемил собственный нос большим и указательным пальцами.
— Словом, Никез «спасла свою кожу», что не помешало ей забеременеть от синего ниггера и родить дочь чернее себя. — Он замялся на секунду, потом прибавил: — Мою сестру по матери, Эвелину.
Потом он рассказал, что Никез оказалась женщиной оборотистой, никто лучше нее не готовил морских ежей и коломбо из курицы, благодаря чему она устроилась поварихой в ресторан-гостиницу «Бакуа».
— Эвелину, которой исполнилось тогда два года, она отправила к своей матери и навещала ее иногда по воскресеньям. У нас на Мартинике так бывает сплошь и рядом.
«Бакуа» пользовалась хорошей репутацией, содержали ее белые, супружеская пара Мишель и Мари-Франс Сент-Ив, люди уже немолодые, ему пятьдесят пять, ей сорок девять. Детей у них не было, и десять лет назад они решили вложить все деньги в ресторан, чтобы закончить свои дни под антильским солнышком. Дела у них шли хорошо, и целый год они были довольны своей поварихой. А потом Никез снова забеременела.
— От неизвестного отца, — прибавил Спаситель. — Мной. — И показал на себя.
В те времена пошел слух, что отцом был сам владелец ресторана и что Сент-Ивы решили таким образом обеспечить себе наследника. Сент-Ивы дали повод для подобных разговоров, потому что опекали молодую женщину и платили ей, когда она уже не работала на кухне. Как только начались схватки, Мари-Франс отвезла Никез в роддом в Фор-де-Франс. К несчастью, произведя на свет мальчика, Никез умерла от послеродовой амниотической эмболии, спасти ее не удалось. Умирающая попросила Мари-Франс назвать ее сына Спасителем — так звали ее отца, тунисца, французского подданного. Из роддома Спасителя забрала бабушка, мадам Бельроз, но она сильно состарилась, болела и передала внука кормилице. Спасителю исполнилось три года, когда она умерла. После ее смерти Сент-Ивы подали прошение об усыновлении.
— И Спаситель Бельроз стал Спасителем Сент-Ивом.
— Так вы не сын Мишеля Сент-Ива?
Спаситель усмехнулся не без иронии:
— Цвет моей кожи говорит, что вряд ли. Пока я рос, у меня было немало проблем.
— Черный ребенок белых родителей, — догадалась Луиза.
Спаситель улыбнулся ей с благодарностью — она мгновенно его поняла.
— Я был чернокожим малышом, которого белый папа привозил каждое утро в Сент-Анн, в школу.
Погружаясь все глубже в воспоминания, Спаситель перестал улыбаться.
— В школьном дворе дети сами разбивались на группы по цвету кожи. Меня допустили в светлокожую группу. Там были «метро» — ребята, чьи родители приехали из метрополии, то есть из Франции, были потомки работорговцев и были «гибриды», почти белые метисы.
Спасителя, хоть он и был ненамного светлее настоящих чернокожих, приняли в элитную группу, потому что он был сыном богатых белых, хозяев «Бакуа».
— В школе я никогда не играл с такими же черными, как я, и с теми, кто темнее, как будто боялся потемнеть еще больше. А прозвище у меня было Баунти.
— Баунти?
— Черный снаружи, белый внутри. Так называли меня приятели. Но сам я не желал видеть цвет своей кожи. Я считал себя белым.
Сделав это признание, Спаситель вдруг опомнился:
— Простите! Я досаждаю вам давно забытыми историями!
