— Что вы! Мне так интересно!
Ответ Луизы удивил Спасителя — он в этом ничего интересного не находил.
— Не сочтите бестактностью с моей стороны, но я хотела бы спросить: вы поддерживаете отношения со своими родными? С сестрой, например?
Спаситель взглянул на часы, словно сверяясь, скоро ли конец сеанса. Вопрос затронул малоприятные воспоминания. И хотя с этой незнакомой женщиной говорить ему было легче, чем с сыном, он знал: есть вещи, которых он не скажет никому и никогда.
— На Мартинике у меня много черной родни: дяди, тети, двоюродные сестры, братья. И конечно, Эвелина. Она четырьмя годами старше меня, неудачно вышла замуж, развелась, у нее двое детей.
Спаситель заговорил медленнее, следя за тем, что можно сказать Луизе и о чем лучше промолчать.
— Мои приемные родители не поддерживали отношений с моей кровной семьей: они не были расистами, но не хотели меня ни с кем делить. Хотели, чтобы я принадлежал только им. Они…
Он замолк. Ему хотелось воздать Сент-Ивам по справедливости, пусть даже они допустили немало ошибок.
— Они мной гордились. Я был первым учеником…
— И такой высокий, такой красивый, — досказала Луиза, говоря как бы о том мальчике, оставшемся в прошлом, а не о мужчине, сидевшем перед ней.
Спаситель прикусил щеку, чтобы не показать своего удивления. Луиза его озадачивала.
— Родители хотели для меня успеха, — продолжал он. — Собственно, как все родители. Но для них это означало, что я должен стать совершенно таким, как белые, говорить как белые, получить высшее образование вместе с белыми. Они отправили меня в другой город, в Фор-де-Франс в пятидесяти километрах от нас, и отдали в лучший лицей. Мне сняли квартиру с пансионом на год, разумеется, у белой дамы.
Спаситель рассмеялся.
— Когда я вспоминаю те времена, то думаю: дело могло кончиться очень плохо. В Фодфансе — так на креольский манер называют Фор-де-Франс — было столько красивых девушек, что я влюблялся каждую неделю. Но все же был толковым пареньком и получил аттестат с хорошими оценками. Родители отправили меня в Париж изучать психологию. Когда я приезжал на Новый год и на летние каникулы в Сент-Анн, приятели называли меня «негрополитен».
В эту минуту Спасителю стало понятно, чтó испытывают его пациенты: они и рады возможности поговорить о себе, и боятся проговориться.
— Когда отец умер, мама продала ресторан, и, как только я получил диплом доктора психологии, мы вместе переехали в Фор-де-Франс, где я открыл кабинет — такой же, как здесь. Но там была совсем другая работа. Немалая часть моих пациентов считала, что на них навели порчу. Люди приходили ко мне, потому что я «черный доктор», антилец. Они считали, что я их пойму. Но психотерапия мало похожа на магию вуду. Хотя не буду утверждать, что помогает она лучше.
Спаситель заметил, что Луиза слушает его — и смотрит, приоткрыв рот, — чем озадачила его еще больше.
— А ваша жена? — спросила Луиза.
— Что?
Спаситель резко выпрямился на своей кушетке.
— Простите… Я понимаю, для вас это больно…
— Что вас, собственно, интересует? — спросил он, как будто отвечал на допросе. — Я женился на белой молодой женщине. По антильскому выражению, «побелил породу».
Он вдруг почувствовал смущение от того, что так много говорил, так много о себе рассказал… И резко поменял тему:
— Так что вы решили насчет Чудика?
— Чудика?
— Вашего хомячка. Через неделю он уже будет есть самостоятельно, так что приходите и забирайте.
Спаситель встал, нависая над Луизой, и ей ничего не оставалось, как тоже подняться. Они стояли совсем близко, чувствуя дыхание друг друга. Все было возможно, но оба знали, что еще не время.
Спаситель проводил Луизу до двери, а потом, насвистывая, чтобы убедить себя, что ничего не произошло, отправился к сыну на кухню. Но если тетради и карандаши Лазаря были на месте, то самого Лазаря на месте не было.
— А-а, вот ты где? — воскликнул он, обнаружив сына лежащим на кровати. — С каких это пор ты читаешь вверх ногами?
Лазарь, заметая следы, плюхнулся впопыхах на кровать и уткнулся в комиксы, но не успел их перевернуть.
— Учусь, — ответил он, не уточнив, что скорее учится врать.
— Вот оно что…
Спаситель уселся в ногах кровати и, задумчиво глядя вдаль, сказал:
— Слушай, а ведь скоро зимние каникулы. Может, я смогу выкроить несколько деньков?
Да, хотелось бы, однако Спаситель тут же понял, насколько нереально его пожелание. Куда он денет своих депрессивных, гиперактивных, страдающих фобиями, булимией, анорексией и тягой к самоповреждению пациентов? Он их бросить не мог…
— Или, наверное, лучше на пасхальные…
Точно, на Пасху! Как раз к весне понадобится новый ежедневник.
Спаситель взглянул на Лазаря: похоже, сын его даже не услышал. Неудивительно: в ушах мальчика все еще звучал разговор отца с Луизой, который он подслушал через приоткрытую дверь.
— Поедем с тобой на Мартинику, — прибавил Спаситель, надеясь заинтересовать Лазаря.
Лазарь подскочил на кровати.
— На Мартинику! Не может быть! В Сент-Анн?
— В Сент-Анн и в Фор-де-Франс, где ты родился.
Лазарь кинулся отцу на шею и закричал:
— Мы положим цветы маме на могилу!
— Д-да, — согласился Спаситель, сразу вспомнив Эллу.
Тем же вечером Лазарь при свете фонарика еще раз перечитал анонимное послание, которое подсунули им под дверь.
ТЫ ХОТЕЛ ПОБЕЛИТЬ СВОЮ КОЖУ
ЭТО ТЫ ЕЕ УБИЛ
«Ты» — это папа. А «её» — маму?
Неделя
с 16 по 22 февраля
2015 года
Ночью с воскресенья на понедельник Спасителю приснился страшный сон: мадам Густавия съела оставшихся троих малышей. Вот что значит начитаться с вечера на любимом хомячковом сайте историй о каннибализме среди хомячьих мамаш! Очень быстро он понял, что теперь ему не заснуть, и решил удостовериться, что никакого хомякоедства у них в доме не происходит.
Не приснись Спасителю кошмар, он бы не проснулся среди ночи, не спустился бы вниз и не услышал телефонного звонка у себя в кабинете. Этот номер телефона он давал только своим пациентам, и только кто-то из них, впав в отчаяние, мог позвонить ему посреди ночи. Одним прыжком он был у телефона и взял трубку.
— Алло! Я слушаю.
— Это Марго.
— Марго… Карре?
— Да.
— Что случилось?
— Я хочу умереть.
