– Нет, хватит.
– Пожалуйста. Десять-пятнадцать секунд.
Я хотела смотреть и не хотела. На что он, в конце концов, рассчитывает? Чем дольше тянется мутный разговор, тем сильнее я пугаюсь.
И все же… Взгляд манил. И в нем было так много – ласковая нежность, очень-очень мягкая, почти невесомая. Скрытая решимость, частичка боли и… – удивительно признавать – любовь.
Так мог смотреть на меня только мужчина, который очень сильно любил. И от того через глаза сумел выразить: «Я снова здесь, с тобой. Я прошел через границу миров, через расстояние и пройду через любое время, лишь бы оказаться рядом. Потому что ты нужна мне…»
Кажется, я смотрела гораздо дольше десяти секунд, и все это время глухо пульсировало в крови волнение.
«Я когда-то где-то видела такой взгляд…»
А следом:
«Он никогда раньше на меня так не смотрел. А ведь я всегда хотела…»
Когда – раньше?
Темнело. Возились на траве, играя и притявкивая, Пипа и чужой веселый щенок.
– Что… Что тебе от меня нужно?
Пора было расставить все точки над «и» – сколько можно прояснять, ничего не проясняя?
И тихое слово в ответ:
– Доверие.
– Доверие?
– Да. У… меня мало времени, – кажется, он хотел сказать «у нас», но передумал, прикусил язык. – Только семьдесят два часа.
– А что потом?
– Потом нужно… уходить.
Уезжать? Ну да, он же издалека.
«Так уходи».
На этот раз я тоже сумела выразить ответ глазами.
– Я бы хотел, – пауза, – чтобы ты пошла со мной вместе.
– Куда?
– Просто рука в руке. На доверии…
Вот и начал проявляться «маньяк». Я всегда знала, что ничем хорошим это не закончится.
– Куда пошла-то?
Тихий, едва слышный ответ-слово:
– Домой.
– Домой?
Все, логика и паника одержали победу над невнятными и эфемерными чувствами.
– Вот мой дом! – взмах рукой на строение позади деревьев. – Я здесь живу, если что…
– Меган…
Он знает, как меня зовут. Что еще? И почему мое имя звучит так, будто он тысячу раз его уже произносил? А я слышала.
– Не ходи за мной, слышишь? Потому что я никуда с тобой не пойду! Пипа… Пипа!
Собаку пришлось сгрести с травы и тащить домой на руках.
Тот, чьего имени я не знала, не пошел следом – я не единожды оглядывалась. Он так и остался стоять там, где стоял. Печальный, но все еще решительный, опустивший голову.
Странный тип.
И откуда это странное чувство, что хотелось с ним поговорить еще?
«Давай, будь дурой. Маньяки – прекрасные психологи! Видели, ни одного честного и прямого ответа? Пойдем со мной… Домой. На доверии… Сколько дур уже на его счету? Десять, двадцать? Хочешь быть двадцать первой?»
Двадцать первой я быть не хотела.
* * *
(Jim Brickman – The Journey)
С утра, как это обычно водилось, мама распланировала день за меня: «Поедешь с Бобом к свекрови, поможешь с прополкой – я все равно не могу, у меня на руках Бетти…»
Свекровь – тетя Ребекка, живущая в двухстах километрах от Степлтона. Два часа езды на машине, целый день в огороде.
Если бы не вчерашняя встреча в парке, я бы дала матери отпор (кому хочется тратить бесценную субботу – день свободы от занятий – на ерунду? Мне точно нет), но теперь подумала – почему нет? Ведь только на руку.
«Он сказал: семьдесят два часа. Вот и пусть проводит их в одиночестве, а после уезжает туда, откуда приехал». С отчимом нудно, но спокойно. И никто не попытается достать меня очередной попыткой «поговорить».
* * *
– Как дела в институте?
– Все хорошо.
Боб водил Кайтон десятилетней давности (старый, но всегда отполированный), носил очки в тонкой оправе и тщательно зачесывал волосы набок. А еще пытался вести вежливую беседу. С виду равнодушную, но чуть виноватую, словно между строк говорил: «Я не такой уж плохой парень, извини, что увел у тебя мать. Но ты ведь уже большая девочка, верно? Тебе пора иметь свою семью. Симпатичные парни охотно смотрят на симпатичных девчонок – ты ведь знаешь. Нужно просто красиво уложить волосы, подкрасить ресницы и начать смотреть по сторонам…»
Наши вежливые беседы я не любила.
Мы выехали рано утром; во дворе я никого «подозрительного» не заметила. Теперь Степлтон был уже в получасе езды позади.
– Если с историей будут проблемы, я помогу подтянуть.
– Спасибо.
Отчим знал, что беседа не состоится, но все равно пытался.
– Мама обещала приготовить к нашему приезду яблочный пирог.
Я молчала. А он все говорил – о погоде, о студентах, новых лекциях, которые планировал начать читать осенью, – пытался загладить внутреннюю вину, которая, я откуда-то точно это знала, не заглаживается словами другого человека. Это переосмысление, долгий путь к себе. К пониманию, что каким бы ты ни был, что бы в жизни ни делал, ты не виноват. Быть кем-то ценным и любимым для себя, несмотря на людей и обстоятельства, – великое умение.
Опять дыхнуло забытым сном. И почему-то стало грустно.
– Купим в магазине на заправке сэндвичи?
Я кивнула.
– И кофе. Я заплачу.
Подъехали; скрипнул тормозной рычаг. С облегчением заглох изношенный двигатель.
– Тебе с тунцом? Ветчиной, майонезом?
Я любила с колбасой и помидорами.
– Возьми мне тот, который открывается ленточкой.
– Какой ленточкой?
Как какой? Твердые прозрачные коробочки из тонкого пластика, склеенные из двух половинок клейкой ленточкой – потянул, и готово. Дело двух секунд. В такие всегда кладут самые свежие…
– Мег, с какой ленточкой?
Я очнулась. Перевела взгляд на полку, где стояли готовые салаты с пропечатанным на крышке сроком годности, коктейли-смузи, овсяные напитки, холодные супы в контейнерах. И только теперь поняла, что сэндвичи здесь всегда упаковывали в обычный целлофан.
Незаметно вздрогнула. Попыталась опять припомнить «ленточку» – откуда я ее взяла? Но та уже уплыла в небытие.
– Мне… который с ветчиной.
– Понял.
Боб не заметил моей растерянности. Он уже ушел к кассе платить за кофе.
* * *
Я опять сбежала.
Я всегда сбегала.
