– Все, Витя, повоевали, уходим. Пока фрицы притормозили, самое время, иначе вообще без брони останемся. Так что давай, беги и… да они там что, совсем рехнулись?! Какого хрена?! – Вздрогнув от неожиданности, особист взглянул в направлении, куда глядел комбат. И тоже выматерился, правда, куда более заковыристо, чем его командир: один из лейтенантов не выдержал и решил поднять роту в контратаку. Ну да, все верно, прямого приказа, запрещающего подобное, Кобрин не отдавал – просто помыслить не мог, что кто-то решится на подобное безумие. Вот воодушевленный разгромом колонны ротный и решился. Проявил-таки ту самую дурную инициативу. Да твою же мать! Нужно их остановить, если следом и другие поднимутся, всем конец. И ведь что обидно, его вины в этом нет. Хорошо хоть позиции располагались всего в нескольких сотнях метров от КП, еще можно успеть остановить других, чтобы не повторили подобного идиотизма.
– Что делать, командир? – побледнев, осведомился контрразведчик деревянным голосом.
– Молиться, чтобы остальные следом не рыпнулись, – буркнул Сергей, хватая автомат, такой же, как у Зыкина, «ППД-40». Уже на бегу подхватил лежащую на бруствере каску, автоматически сдвинул в сторону мешающую кобуру. Что ж, похоже, вот он тренировку и провалил. Ну, да и хрен с ним, с тем «Тренажером»! Не он один допуск получал, и другие будут, поумнее. А он отсиживаться за спинами своих бойцов не намерен. В будущем в тылу не прятался, а здесь тем более не станет.
Взглянув на обалдевшего особиста, откровенно отвесившего челюсть, весело рявкнул, поправив каску:
– Младший лейтенант Зыкин, ну и чего застыл? За мной! Может, еще успеем притормозить дураков. А не успеем, так хоть подеремся напоследок. Бего-ом…
И первым выскочил из неглубокого окопчика, где располагались командный пункт и центр связи.
Поднявшаяся в атаку вторая рота успела пробежать не больше полутора сотен метров, прежде чем бойцов прижали к земле пулеметным огнем, за несколько секунд выкосив чуть ли не треть личного состава. «Ну, вот и ответ, собственно, – зло думал бегущий по полю комбат. Сзади гигантскими скачками несся Зыкин и орал что-то насчет опасности, немецких пулеметчиков и необходимости залечь. – В том-то и дело, что вторая. Куренок погиб вчера, его место занял один из взводных. Не сориентировался в обстановке, принял ошибочное решение, поднял людей. А фриц не идиот, сразу из оставшихся пулеметов причесал».
Поравнявшись с позициями первой роты, бойцы которой уже начали вставать, намереваясь поддержать атаку, выпустил над головой длинную, в половину магазина очередь и заорал, перекрывая выстрелы и грохот взрывов и срывая голос:
– Отходить, мать вашу за ногу! Запрещаю атаковать, всем отступать, согласно приказу! Передать по цепи – отступаем! Малыми группами, прикрывая друг друга! Выполнять!!! Под трибунал отдам, расстреляю! Отходим!
Красноармейцы провожали неожиданно появившегося на простреливаемой позиции комбата ошарашенными взглядами. Не ожидали. Да он и сам от себя не ожидал, если честно.
Откуда-то сбоку вывернулся лейтенант Степцов с круглыми, словно у совы, глазами, заорал в ответ:
– Тарщ капитан, куда вы, нельзя, убьют же! Ляжте, убьют! Да ляжте ж вы!
Кобрин хотел было выматериться в ответ, но лейтенант толкнул его в сторону, а сзади навалился Зыкин, опрокидывая на землю. Вовремя: буквально в полуметре ударила строчка пулеметной очереди, взлетели невысокие фонтанчики выдранной травы. Сорвавшаяся с головы каска – ремешок Сергей не затягивал, «СШ-40» – не навороченный шлем его бронекомплекта из будущего, если прилетит подарочек от противника, может и шею сломать – откатилась вперед и тут же дважды подпрыгнула, издав металлический звук.
Особист сполз с его спины, дернул за ремень портупеи и шумно задышал в ухо:
– Давай, Степаныч, двигай за мной. Вон воронка, метра три отсюда, там и укроемся.
– Какого…
– Ползи за мной, говорю.
Съехав следом за товарищем на дно неглубокой, едва уместились вдвоем, воронки, Кобрин длинно сплюнул. На зубах неприятно похрустывала невесть когда попавшая в рот пыль.
– Во, гляди, командир, как прилетело.
Сфокусировав взгляд, комбат с удивлением разглядел в руке товарища простреленную каску. Его собственную каску. И когда только успел прихватить, ее ж в сторону отбросило? Одно отверстие было аккуратным, просто круглая дырочка, окаймленная ободком отслоившейся краски, второе – продолговатая пробоина с загнутыми внутрь краями: пуля вошла под большим углом, но не срикошетировала. Выходные отверстия выглядели еще более впечатляюще. Да уж, окажись в этот момент внутри шлема его башка, сейчас уже остывал бы с разнесенной вдрызг черепушкой.
– Ладно. – Кобрин забрал у мамлея пробитую каску, надел на голову, с усмешкой подумав, что дважды снаряд в одну воронку не попадает. Чушь, разумеется, несусветная, даже самый слабенький тактический компьютер на раз-два докажет обратное, но многие отчего-то верят. – Спасибо, Витька, вовремя вы меня с лейтенантом притормозили. Но сейчас тормозить вредно для здоровья. Степцов жив?
– Живой, что ему сделается. К своим уполз.
– Вот давай и мы поползем, только осторожненько…
Земля мелко подрагивала от недалеких взрывов, со стен воронки пыльными ручейками осыпалась иссушенная тротилом глина: получившие новый приказ минометчики укладывали осколочные «подарки» перед носом атакующих фрицев, отсекая их и прикрывая отступление батальона. Гитлеровцы снова залегли, и вырвавшиеся вперед танки вынуждены были притормозить, опасаясь слишком оторваться от пехоты. Это позволило остаткам второй роты, от которой уцелела от силы половина, более-менее организованно отступить. Точнее, отползти. Да и «коробочки» помогли, отвлекая панцерманов огнем, к сожалению, не слишком прицельным. Хотя два из пяти оставшихся танков подбить удалось. Один фриц сгорел, второму разворотило ходовую. Но разворотило знатно, теперь проще на запчасти разобрать, чем чинить…
…Батальон отходил. Не так, чтобы все вышло в точности согласно первоначальному плану, но на этот самый план Кобрин, если уж начистоту, особо и не надеялся – слишком хорошо представлял возможности противника. Но большинство бойцов вывести удалось. С другой стороны, практически полностью уничтожить батальон пехоты и несколько десятков бронемашин (поврежденный и сгоревший автотранспорт никто даже не считал) – весьма неплохо для второго дня войны! Конечно, всю группу они не раздолбали, но затормозили надолго. Минимум до обеда, а может, и куда дольше.
Танкисты старлея Иванова до последнего прикрывали отступление, выйдя из боя всего с восемью машинами из шестнадцати. Сам ротный навечно остался в одной из полыхнувших «тридцатьчетверок». Кобрин видел, как это произошло: когда танку сбили гусеницу, экипаж мог покинуть машину и спастись, но остался на месте и продолжил вести огонь. Прежде чем их сожгли, танкисты успели сделать целых четыре выстрела, три из которых оказались удачными…
На уцелевшие танки погрузили раненых и остатки боеприпасов. Минометы же, как и планировал комбат, пришлось бросить, взорвав на позициях. Немцы, как и вчерашним утром, не преследовали, зализывая раны. Да и какое, на хрен, преследование, учитывая ТАКИЕ потери? Но шагающего в составе походной колонны Кобрина – ехать с ранеными на броне он отказался категорически, предпочитая оставаться рядом со своими бойцами, – отчего-то не покидало дурное предчувствие, что все еще отнюдь не закончилось. Ощущение приближения чего-то страшного угнетало; противный липкий страх ворочался в груди, путал мысли. Да, он боялся. Но не за себя, а за несколько сотен уставших солдат, за его батальон. Боялся – и не мог понять, что именно его волнует. И это злило и раздражало сильнее всего.
