Убедившись, что побледневший от ужаса майор, боящийся не то что пошевелиться, а даже лишний раз глубоко вздохнуть, верно истолковал его наставления, Кобрин ободряюще похлопал его по пухлой щеке, коротко подмигнул – мол, не переживай, будешь паинькой – поживешь еще, – и скрылся в зарослях. Вернулся Федор уже через полчаса, не обнаружив впереди ничего подозрительного. Значит, можно продолжать движение, тут идти-то осталось не больше километра. Если по пути ничего плохого – тьфу, тьфу – не случится, на рассвете они будут у своих. Или даже раньше, ежели времени зря не терять. Ну, в смысле, это он будет у своих, а вот майор, имени которого он так и не узнал (да и какая разница?), – вовсе даже наоборот. Впрочем, не суть важно.
Извлеченную из-под собственного зада и отправленную обратно в поясной подсумок гранату – хорошо, хоть не обгадился от полноты ощущений, вот это уж точно оказался бы весьма неприятный сюрприз, – гитлеровец проводил долгим и весьма многозначительным взглядом. Аж зенки на миг затуманились, хоть сознание и не потерял, молодец. Влюбился он в нее, что ли? Нет, ну оно понятно, конечно: целых полчаса всерьез думал, что на собственной смерти сидел, есть от чего слегонца мозгами поехать. Наверняка о многом успел передумать – например, о том, что делать, если русский обратно не вернется и он так и останется привязанным к дереву с гранатой под задом. Ну и ладно, лишь бы ноги от испуга не отнялись.
Отвязав пленного от дерева и спрятав бечевку в карман, Кобрин приложил к губам указательный палец, вопросительно мотнув головой. Немец понимающе закивал: мол, понятное дело, буду молчать. На всякий случай показав майору кулак, разведчик легонько подтолкнул его, приказывая начать движение. За то, что пленный повредит ногу, он особо не боялся: ночная тьма уже отступила и окружающие заросли постепенно заливал робкий серый свет зарождающегося утра. Но каждый его шаг разведчик тем не менее контролировал – во избежание, так сказать. Обидно напортачить в самом конце…
Но напортачил не он. И, как ни странно, даже не майор, после эпопеи с гранатой ставший показательно-послушным и просто-таки шелковым. Даже ненависть из взгляда куда-то исчезла, сменившись чуть ли не заискивающим выражением полной готовности выполнять любые приказы.
Они уже шли по заросшему колючим кустарником, топкому дну оврага, когда немцы начали минометный обстрел. Самое обидное, знай гитлеровские наводчики точное расположение советских позиций, скорее всего, ничего дурного бы не произошло. Но Кобрину не повезло, и они с пленным попали под самые первые, пристрелочные залпы, по иронии судьбы пришедшиеся по этому самому овражку. Федор уже видел выглядывающего из зарослей сержанта Лыкова, оставленного в секрете дожидаться возвращения разведгруппы, когда над головой противно завыла первая мина. Пихнув измотанного майора в спину, лейтенант опрокинул его в грязь, навалившись сверху. Мгновением спустя метрах в тридцати поднялся фонтан взрыва. Ощутимо долбануло по ушам, противно екнуло в груди. Посыпались сверху комья влажной земли. Твою мать! Минутой бы позже!
Помотав звенящей головой, Федор рывком поднял пленного на ноги и погнал вперед, прямо сквозь оседающий дымный султан, тухло воняющий сгоревшей взрывчаткой. Под ногами хлюпала, налипая на сапоги, грязь, колючие ветки рвали ткань камуфляжного костюма, коротко ожигали не защищенную одеждой кожу рук и лицо. Майору, судя по хриплому дыханию и болезненным вскрикам, тоже доставалось прилично, но он пер вперед из последних сил, прекрасно осознавая, что тротилу, пусть даже произведенному в фатерлянде, абсолютно все равно, кого рвать в клочья, русского или немца.
Быстрее, еще быстрее! Еще можно успеть!
Вторая мина упала где-то позади. Ударная волна мягко толкнулась в пропотевшую спину, возле виска противно визгнул осколок, еще один рванул рукав куртки, не задев плоть. Нужно успеть!
Кобрин успел. Почти успел. Впихнув вконец обессилевшего пленного в руки обалдевшего от происходящего сержанта, заорал:
– Уходим! Помоги ему, совсем фриц выдохся!
И в этот миг рвануло в третий раз.
По бедру словно со всей дури шарахнули металлическим прутом, правая нога подломилась, и лейтенант, хрипя от заполнившей все тело боли, тяжело завалился на бок. Уже почти теряя сознание, сорвал с плеча ремни обеих полевых сумок – и своей, с драгоценным блокнотом внутри, и трофейной, – швырнул Лыкову:
– Беги… приказ…
– Командир!
– Приказ… быстрее, мать твою… срочно… в штаб, комдиву… важно… Никифорову скажи… группа погибла… геройски…
Последним, что Федор еще успел заметить сквозь затмевающую взор багровую пелену, прежде чем окончательно провалиться в беспамятство, оказались торопливо ползущие вверх по склону оврага сержант с «герром майором». Целые и невредимые, хоть немца Лыкову приходилось практически тащить на себе. Улыбнувшись непослушными губами, Кобрин прохрипел, опускаясь лицом в грязь:
– Хер вам, суки фашистские. Успел…
И тут рвануло еще раз…
* * *
Очнулся Федор от того, что его грубо перевернули на спину. С трудом сфокусировав взгляд, лейтенант разглядел склонившегося над ним немецкого солдата. Заметив, что русский очнулся, пехотинец несильно пихнул его сапогом в бок и произнес короткую злую фразу, обращаясь к кому-то, кого Кобрин не видел. С трудом повернув набок гудящую голову (под щекой противно хлюпнула жидкая грязь, что-то острое больно уперлось в скулу), разведчик заметил еще троих гитлеровцев, судя по всему, только что спустившихся в овраг.
Из-за плеча у немца торчал ствол карабина; в руках же он держал кобринский автомат. Хреново, теперь они его точно пристрелят: ежу понятно, что он этот самый «Maschinenpistole» не на дороге нашел, а в бою захватил, прежнего владельца на ноль помножив. Да и сам он, если подумать, в точности так же бы поступил, наткнувшись на фашиста с советским оружием в руках. Так что все честно. Да и вообще, какая разница? Ему что так, что эдак кранты, не станут же фрицы с раненым возиться. Нужен он им, доходяга.
Угадал, к сожалению: что-то сказав подошедшим камрадам (Федор понял только три слова: «русский», «собака» и «застрелить»), пехотинец вывел затворную рукоятку из паза, ставя оружие на боевой взвод. Ствол чуть приподнялся, уставясь в лицо черным зрачком дульного среза. Ну, вот и все, собственно. Особого страха разведчик, как ни странно, не ощущал. Скорее горькую обиду, что придется умереть вот так, не в бою, как и подобает советскому солдату, а лежа беспомощным у ног врага. Главное, глаза не закрыть, иначе эта сволочь решит, что он испугался. Только бы не закрыть глаза, не потерять не вовремя сознание…
Однако стоящий рядом гитлеровец с лысыми унтерфельдфебельскими погонами внезапно протянул руку и решительно отвел ствол в сторону, бросив короткое и понятное без перевода:
– Nein! Nicht schießen.
Остальную фразу после слов «Нет. Не стреляй» Федор перевести не сумел, но понял, что убивать его, судя по всему, не станут. По крайней мере, пока.
– Er – russischer Spion. Schauen Sie sich seine Kleidung. Vielleicht ist ihre Geheimpolizei. Wir müssen Gefangene. Lassen Lieutenant entscheidet
[14].
